Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - [11]

— Я слышал, здесь стояли стеклянные линзы, — сказал Олимпий.

— Да как это возможно? Жар расплавил бы стекло, — возразил Помпей.

— Такая попытка предпринималась, — подтвердил слова мальчика смотритель маяка. — Нам не удалось отлить цельный кусок стекла, подходящий по размерам, но идея была превосходная. Сумей мы усилить свет хорошей линзой, нам бы не потребовался такой большой костер. И стекло не расплавится, нет, если только не поместить его в самое жерло.

— Мне кажется, — заметил Олимпий, — что при наличии линзы мы могли бы использовать вместо огня солнечный свет.

— Днем — конечно, — сказал его отец. — Но как быть ночью?

Все рассмеялись, однако Олимпий стоял на своем.

— Корабли в ночное время не плавают.

— Но они плавают в облачную погоду, — сказал Мелеагр, — и их настигают шторма. Твои солнечные линзы подвели бы их.

Корабли… паруса… при мысли о них я всегда теряла присутствие духа. Даже сегодняшний переход по дамбе к маяку дался непросто. Я терпеть не могла воду из-за страшной памяти о гибели матери, но мне приходилось жить близ берега и видеть воду каждый день. Плавать я еще не умела, лодок избегала, и даже маленькие лотосовые пруды внушали страх, который приходилось тщательно скрывать. Я боялась, что, если кто-то заметит мою робость, меня ославят трусихой.

— Твой город прекрасен! — провозгласил Помпей, разглядывая панораму. — Белый, красивый, чистый и полный чудес…

— Никто не любит его так, как мы, — вдруг вырвалось у меня. Я чувствовала, что это правильные слова. — Мы сохраним его для тебя. Александрия будет тебя ждать.

Он посмотрел на меня сверху вниз и улыбнулся.

— Я верю тебе, царевна. В твоих надежных руках город останется в безопасности.

Тогда ли я ее почувствовала — ту необычную силу, что действует на людей? Я не делаю и не говорю ничего особенного, но у меня есть способность привлекать их к себе и обезоруживать.

Как это происходит, я и сама не знаю. Это обаяние действует только при личной встрече. В моих письмах, увы, никакой магии нет, но дайте мне с кем-то встретиться и поговорить — и я сумею убедить человека в своей правоте. Откуда у меня такая способность, мне неведомо; должно быть, это дар Исиды, моей покровительницы. И она знает: я использую ее дар для того, чтобы уберечь Египет от порабощения Римом.

К счастью, римляне отбыли на следующий день, успев выкачать из моего отца еще больше денег и заручиться его помощью в своих военных предприятиях. Тем не менее они уплыли, уплыли, уплыли… Египет избавлен от них. Помпей и его свита отправились обратно в Рим, дабы вершить там свою политику, и я надеялась, что больше никогда не увижу ни их самих, ни кого-либо из их соотечественников.

Увы, на деле наша судьба оказалась неразрывно связана с судьбой Рима. Три года спустя приезжий римлянин нечаянно убил кошку — животное, священное для египтян. В Александрии вспыхнул мятеж, народ пытался расправиться с чужеземцем, и нам пришлось направить гвардию против собственных подданных, чтобы спасти святотатца. Другого выхода не было: ведь смерть римского гражданина немедленно использовали бы как повод для вторжения, под угрозой которого наша страна жила постоянно.

За эти годы появились на свет два моих младших брата. Обоих назвали Птолемеями; если у женщин в нашем роду выбор по части имен невелик, то у мужчин и того меньше. Разница в возрасте между старшей Клеопатрой и старшим Птолемеем составляла восемнадцать лет. Столько же разделяло Беренику и младшего Птолемея. Предполагалось ли, что они поженятся? Странная мысль.

Исида, самая египетская из всех богинь, стала женой собственного брата. Когда Птолемеи обрели Египет и заняли его трон, они переняли (хотя и являлись по происхождению чистокровными эллинами из Македонии) древние египетские обычаи, неприемлемые для многих других народов. Один из этих обычаев — браки между братьями и сестрами, принятые прежде у фараонов. Так, мои мать и отец были единокровными родственниками, а мне, в свою очередь, пришлось стать женой своих братьев, хотя бы формально.

Возможно, все-таки пришло время породниться с другими царствующими домами? В нашем поколении разница в возрасте оказалась слишком велика для того, чтобы продолжать прежнюю брачную политику.

Потом мой мир полностью изменился, и снова из-за римлян. Отцу наконец удалось уладить споры насчет завещания, и Рим признал его полноправным царем. Это признание обошлось ему в шесть тысяч талантов золотом — доход всего Египта за целый год. Деньги выплатили троим неофициальным, но фактическим правителям Рима: Помпею, Крассу и Цезарю. В обмен на золото они признали моего отца царем и присвоили ему официальный титул: Socius Atque Populi Romani — «друг и союзник римского народа». Это означало, что римляне признают Египет суверенным государством и обязуются не посягать на его границы. Признание стоило стране очень дорого, но, как выяснил мой дядя, попытка не платить обошлась бы еще дороже.

У моего отца был брат по имени (какое однообразие!) Птолемей. Дядя правил на Кипре. Некогда мы контролировали огромные территории, но со временем постепенно и неуклонно их лишались. Лет тридцать тому назад еще один Птолемей, двоюродный брат, имевший еще меньше решимости, чем другие родственники, отписал Риму по завещанию провинцию Киренаика, включавшую в себя Кипр и Африканское побережье. После его смерти Рим забрал большую часть завещанных земель, однако Кипр оставался в руках наших кузенов. Мой дядя Птолемей правил там, пока Рим не решил аннексировать его владения. У дяди не было ни денег, чтобы откупиться от римлян, ни войск, чтобы отбиться от них. Вместо трона римляне предложили ему пост верховного жреца храма Артемиды в Эфесе, своего рода почетную отставку, но он предпочел покончить с собой.