Дневники и письма - [26]

Ночью, после того как "старички" мои легли уже спать, ко мне стучат. "Лев Давыдович уже спит?" - "Вероятно". - "Не будете ли вы так добры (вежливость-то какая) сказать, что по уставу дверь должна быть открытой". -"Скажите сами". Будят и сообщают. Л. Д. отвечает, что дверь не заперта. "Все равно, должна быть хоть щель". Боятся, что убежит, что ли.

На дверь, там, где она скользит на роликах, поперек набивают дощечку -чтоб не прикрывалась. Дверь трясется, скрипит, мешает спать ... Приходится терпеть. Я спокойно запираюсь (ведь я "не арестован"), ложусь. Так проходит этот, во всяком случае необыкновенный, день.

* * *

Все, что происходило у нас на квартире после нашего отъезда, происходило и в сотнях других квартир большевиков-ленинцев. Засада в течение суток, повальный обыск, арест 25-30 пришедших проститься товарищей, их "отсидка" в числе сотен других оппозиционеров; сперва в одиночках "внутренней", без книг и газет - на положении полной изоляции; затем в Бутырках, в ужасающих антисанитарных условиях, в общих камерах с уголовщиной всех "специальностей". Повсюду хамское обращение, грубость, издевательства . . . голодовки как единственная форма протеста - все это так хорошо известно!

В пути. 2-й день.

Едем от Рязани к Самаре. Режим немного полегчал. Выхожу на остановках гулять; сопровождают. Л. Д. читает Маркса, по-немецки. Для заработка думает переводить. Рассказывает, как Маркс блестяще, на основании политической обстановки и поведения при этом Фогта, доказывает его несомненную продажность Наполеону III98, не имея никаких непосредственных улик. (Как известно, в 1871 г. найденные документы подтвердили это целиком). "Манера письма Маркса в этом произведении не для рабочих - цитаты с греческого, латинского и пр. Для узкого академического круга". Насчет стиля "Фогта" он не согласен с Энгельсом, который приравнивает его к лучшим памфлетам Маркса - "18 Брюмера" и др. "Эти образцы выше. В "Фогте" чувствуется торопливость, некоторая даже неряшливость. Конечно, это Маркс ..." "Если бы против бухаринских писаний и лжи так написать ... пришлость бы писать целые тома".

Комендант в разговоре пробалтывается, что нас везут на Ташкент. "То есть как? Ведь Верный (Алма-Ата) в стороне, не доезжая Ташкента - значит, мы не в Верный едем? Иначе непонятно, при чем здесь Ташкент". - "Нет, в Верный через Ташкент", - твердит в ответ комендант. Оправдывается профилем пути - не пройдет вагон. В Ташкенте же мы его переменим. (Кстати сказать, вагон прекрасно прошел). Очевидно, уже не в Верный, а ухудшение - думаем мы.

В Самаре получаем купленные по нашему списку наиболее необходимые вещи - в компенсацию за оставленные в Москве. Смена белья, продукты и проч. -Почти все мало или велико, словом, плохо. Среди покупок оказываются игральные карты; мы от них отказываемся. Гепеуры, очень обрадованные, садятся играть в преферанс. Трудно себе представить былого чекиста - "эту карающую руку революции" с ... картами в руках ... Не те времена, не те люди. Л. Д. шутит, присваивает купленным вещам "почетные" имена: туфли им. Менжинского, кальсоны "Ягода" . . .

Хотим послать телеграмму в Москву, домой. "Хорошо, пожалуйста, -отвечает комендант, - но я, со своей стороны, предлагаю запросить по прямому проводу - это ваше право". По существу это ограничение - правда, в крайне деликатной форме: по прямому проводу "говорить" он будет сам; телеграмму же просто не послать, очевидно, кажется ему менее удобным. Как узнали позже, это "неудобство" он прекрасно обошел, не отправив ни од- ной из посланных через него трех телеграмм, выдавая мне при этом фиктивные квитанции.

На станции долго "маневрирую" и, уловив, наконец, момент, опускаю письмо. Оно вернее.

Коменданта Л. Д. припоминает; "Несколько раз он мне рапортовал; затем от ГПУ был в комиссии по качеству продукции, для срочных расследований и, надо сказать, не проявил ни инициативы, ни расторопности". По типу он, несомненно, бывший офицер, м. б., даже гвардейский - немного грассирует. Ночью мне доводится с ним беседовать. "Беседа" наша заключается в том, что он без конца рассказывает о прелестях природы в месте нашей ссылки. Затем вспоминает, как ему несколько раз приходилось охранять Л. Д. "Тем более странна ваша роль теперь", - замечаю я. Он пожимает плечами и говорит традиционно: "Служба". "Вам уже Лев Давыдович пытался объяснить насчет службы" . . Молчит. Расстаемся холодно. Помимо всего прочего он оказывается еще и порядочным болтуном.

3-й день. 19 января.

Едем недалеко от в стороне лежащего Уральска. "Над головой Преображенского"99, - говорит Л. Д. Присматриваемся к агентам; я с ними даже обедаю в ресторан-вагоне за одним столом. Кроме одного, явно враждебного, с неприятно-отталкивающим лицом, остальные - просто служаки-обыватели. Есть среди них и бывшие рабочие. Вопросами политическими не интересуются абсолютно. Все подряд читают книгу "Побеги революционеров" (случайно ли?), не с точки зрения убегающего революционера, очевидно, а наоборот, с точки зрения "ловца", т. е. жандарма, полицейского. Находятся все они в исключительно привилегированном положении; едят в ресторане, даже бреются, как будто бы, за счет государства. Л. Д. вспоминает, как конвойные солдаты везли его, по процессу Петербургского совета рабочих депутатов 1905 г., в Сибирь; на черном хлебе и чае. Зато и настроены иначе были, письма их тайно посылали, революционные песни разучивали ...