Дневники Берии подтверждают: Виктор Суворов прав! - [2]

.

И еще. Настоящее имя Сергея Кремлева — Сергей Тарасович Брезкун. Велик соблазн, подобно критикам Виктора Суворова, о котором мы не раз будем говорить, упорно называющим его Резуном (очевидно, эта украинская фамилия представляется им очень смешной), называть Кремлева еще более смешной его настоящей фамилией. Но мы этого делать не будем: переход наличности оставим нашим оппонентам-сталинистам, а сами будем именовать г-на Кремлева тем именем, которое он сам предпочитает.

Почему это важно

Да просто потому, что Сталин — последний бастион самого гнусного и омерзительного мифа нашей истории — о полезности в России деспотизма.

А кто еще может стать таким бастионом? Николай I?

Так он Крымскую войну проиграл. Павел I? Так его «пруссаческие» военные реформы привели к поражениям русской армии в 1799 г. в Нидерландах и Швейцарии (а победоносным стал один Суворов, которому Павел разрешил «воевать, как знает»), а позднее — при Аустерлице и Фридланде. Иван Грозный? Тот вообще проиграл все, что можно. Точнее, сначала был-таки весьма эффективным правителем, но ровно до того момента, как разогнал и уничтожил «Избранную Раду» и от либеральных по тем временам реформ перешел к опричнине — а вот тогда сразу все вразнос пошло. Петр I? Не такая однозначная фигура: хоть и варварскими способами (и по методам, и по числу жертв этот преобразователь сопоставим со Сталиным), но стремился все-таки к Европе, а не к «железному занавесу» от нее.

Так что один Иосиф Виссарионович и остается. Тем важнее и актуальнее любой отзыв о нем, о его правлении и его ближайших соратниках. А главное — о результатах его правления.

В общем и целом

Но вернемся все-таки к бериевским дневникам. Итак, анализ.

С чего начать? Общий фон дневника — обилие нецензурных выражений, ненависть к новой России, пещерный антисемитизм (последние два фактора — у комментатора, а не у самого Лаврентия Павловича, по крайней мере в первых двух томах; о третьем мы еще скажем), сетования из серии «не всех еще искоренили» (а вот это — у обоих, и вообще это любимая присказка сталинистов — «мало стреляли»; похоже, такого, чтобы стреляли «не мало», у них просто не бывает). Однако к чести Берия надо сказать, что у него количество таких рассуждений с течением времени постепенно уменьшается — в отличие от его комментатора.

В целом же пассажи такого типа раскиданы по всей книге; приведу только один (1. С. 205–206): дескать, в новых отраслях (в авиации, в танках) вредительства меньше, чем в старых (артиллерия или пути сообщения), потому что в последних работает много «старых (царских. — Д. В.) кадров», их, конечно же, «почистили, да не всех». Мы еще увидим опровержения этого тезиса самим же Лаврентием Павловичем, но сам примитивно-классовый подход интересен. Мы говорили о ненависти к новой России, но и к старой ее тоже более чем достаточно — по крайней мере у комментатора.

Чего стоит хотя бы фраза о «русских» (кавычки Кремлева. — Д. В.) царях. На этой фразе вообще необходимо остановиться подробнее. Рассказывая о неудачной Харьковской операции (май — июнь 1942 г.), Кремлев цитирует известного физика (а во время Харьковского сражения — гвардии майора) О. Д. Казачковского (как и всегда у него, без ссылки на источник): мол, неудача вызвана тем, что наступающие захватили склады, приготовленные немцами для своего наступления, а там был в том числе и шнапс; вот и «отметили». И комментирует: тут надо винить «расейский» «ванькизм», веками воспитывавшийся в определенной части русского народа «русскими» царями (2. С. 50–51).

Здесь мы с удивлением остановимся. «Ненавидеть Сталина — значит ненавидеть Россию», — с некоторых пор, как уже отмечалось, любят повторять поклонники «вождя народов». Но вот конкретный пассаж, после которого нельзя не спросить: ну и кто считает русский народ пьяным быдлом? И кто ненавидит Россию?

Даже если все сказанное о пьянстве и «российском ванькизме» правда, то позволительно спросить: неужели за четверть века своей власти большевики не смогли навести порядок хотя бы в этом вопросе? Чем бороться с по большей части вымышленными заговорами (о фантазиях Сталина, Берия и Кремлева в этой области мы еще будем говорить неоднократно), боролись бы с таким размахом против пьянства!

Впрочем, было ли с чем бороться? Я, по крайней мере, не припомню примеров, чтобы какое-нибудь наступление старой русской армии сорвалось из-за того, что солдаты захватили вражьи склады с водкой и перепились. Так, может, не в наследии «проклятого царизма» дело (если рассказанное о харьковском казусе — правда, конечно)? Но к этому я еще вернусь.

По всей книге раскидана и ненависть к интеллигенции. Вот, например, Берия задается вопросом: почему Франция проиграла войну Германии в 1940 г.? И отвечает на него очень просто: интеллигенция без войны была готова сдаваться: «Ну, эта ср..нь везде ср..нь» (1. С. 174).

Не мешало бы добавить: значительную часть «интеллигенции, готовой сдаваться без боя», составляли французские коммунисты, которые после подписания пакта Молотова — Риббентропа по указанию из Коминтерна приняли резолюцию о «поражении своего правительства в империалистической войне», за что, кстати, ФКП 26 сентября 1939 г. и была запрещена. Советские историки очень любили смаковать факт запрета французской компартии, но, естественно, умалчивали о его причине.