Дневники, 1973-1983 - [38]
Читаю книгу M.Green "The von Richthoten Sisters"[193] . Духовная история столетия 1870-1970. Всех взрывов, поляризаций, восстаний, тупиков. D.H.Lawrence и Max Weber. Маркс и Фрейд. "Патриархат" и "матриархат".
Разум и инстинкт. И, конечно, страшнее всего в этой истории – почти полное отсутствие христианства как видения, как term of reference[194] , как возможного выхода из всех этих тупиков. Второй после Возрождения распад христианской интуиции мира. Возрождение: восстание против него во имя "личности". Наше столетие: восстание против него во имя всего "безличного", всех "глубин" жизни. И здесь, и там, следовательно, во имя того, что христианство "открыло" и "привило" человеческому сознанию и с чем само не справилось, ставши казенной религией (лютеранство и бисмарковская Германия, православие и византино-славянский мир, католичество и Западная Европа), ставши формой, санкцией, подпорой, социально-политическим "тотемом". Поэтому, начиная с Возрождения, все то, что определяло собой историю, что вдохновляло, взрывало, меняло человеческую судьбу, уже не было христианским, а на глубине было восстанием против него. И еще на большей глубине – восстанием против измены христианства самому себе.
Четверг, 14 марта 1974
Что это "казенное" христианство выдохлось, кончается, выпадает из истории – в этом, пожалуй, нельзя, да и не нужно сомневаться. Это кризис, но в положительном, библейском смысле слова. "Проходит образ мира сего", и казенное христианство, связавшее себя с одним его образом, как будто "не преходящим", потому-то и должно, потому-то и не может не освободиться от этой своей казенщины. Но для этого оно должно "всего лишь" стать самим собой. Сейчас налицо – две реакции на кризис. Те, для кого мир кончается потому, что один "образ" его, самим же христианством абсолютизированный, пришел к концу. Те, кто уже готов абсолютизировать новый его "образ", к тому же еще неведомый, становящийся. И здесь, и там отсутствие "пророчества" как различения, понимания, предвидения, чтения воли Божией и воли дьявольской. Одни романтически смотрят в прошлое, другие, столь же романтически, – в будущее. Но прошлое как прошлое – то есть не понимаемое, абсолютизированное, не претворяемое в настоящее, – только груз, только идол, яд, отравляющий организм своим собственным разложением. А будущее как только будущее есть бегство из настоящего, "мечтание" и "прелесть". Для христиан то, что преодолевает прошлое как прошлое и будущее как будущее, что дает им реальность, но и освобождает от них, это – Христос, Который "вчера и сегодня и во веки Тот же"[195].
"Ересь" Ф. – абсолютизирование им "эллинских" категорий в христианстве – только градусом отличается от "ереси" старообрядчества. Как раз "категории" не могут быть абсолютными, потому что они-то и являют "преходящесть" образа мира сего. Категории преодолеваются творчеством: какие "категории" у Шекспира или Пушкина? И если они есть – в чем их интерес? Не в том ли и все дело, что, каковы бы они ни были, творчество их "претворило" и торжествует над временем, то есть над всеми категориями? Но творчество всегда из жизни и о жизни, никогда о "категориях". Отсюда вечное, непреходящее торжество Библии. Она откровение, но Самого Бога, самой жизни, самого мира, а никак не "категорий".
"Он пришел к Церкви…" Двусмысленность, опасность этого выражения. К Церкви можно прийти по тысячам причин, из коих многие совсем не положительные, даже опасные. Нужно "прийти ко Христу". Павел обратился к Христу, а не к "церкви", и потому Церковь для него была только и всецело жизнью со Христом и во Христе. Но вот росла, росла и выросла в истории "Церковь" сама по себе, которую можно любить (даже "влюбленно"), к которой можно "обращаться", которой можно жить, но отлично от Христа…
Воскресенье, 17 марта 1974
Все эти дни – писание, пускай даже и урывками, моего "Of Water and Spirit"[170], вдохновляющее и радостное. В каком я счастливом настроении, когда могу работать над любимым, прикасаться к "единому на потребу"!
Вчера съезд в Yonkers. Ужасно не хотелось, встал в плохом настроении. Но на пути – дождь, ставшее мне за двадцать с лишним лет близким, даже родным, уродство американских рабочих пригородов (где неизменно ютились наши пролетарские, славянские церкви) – как-то чудесно "обратился". Вдруг почувствовал грех этого нежелания, измену. Ведь это мое дело: "во благовремении и не благовремении…" И вот, было хорошо и светло – и во время съезда, и весь день после.
Вечером – вынос креста. Продолжающийся внутренний подъем и свет. Тут – вся правда, тут единственная победа!
А утром сегодня (не пошел в церковь, так как уезжаю на "миссию" в Пенсильванию), пиша очередной скрипт для радио "Свобода", – опять освобождающая радость от солженицынского "Гулага". "Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением" (стр. 175).
