Дневники, 1973-1983 - [276]
Сутки в Вермонте у Солженицыных – 6 мая. Литургия утром. Изумительная весна, солнце, горы. Сам С. все больше и больше превращается в подлинного отшельника . Но радостный, спокойный… Длинный разговор с ним о "канонизации" царской семьи.
В четверг утром, забрав Никиту Струве, возвращаемся в Крествуд. Два дня очень радостной, "освежающей" дружбы с ним.
Вчера на торжественном служении в St. John the Divine no случаю приезда в США нового архиепископа Кентерберийского. Пышная служба. Сотни священников. Кардинал. Ладан. Хор, орган, процессии… Но не могу отделаться от впечатления, что все это игра , что вся эта средневековая пышность – игра , что она ничему не соответствует в реальности . И когда архиепископ открывает рот и проповедует – нас заливает все то же подлизывание к "миру сему".
На Фомино воскресенье удрали с Л. в наш любимый Easthampton. Утро на совершенно пустынном пляже, перед синим океаном, под голубым небом. Блаженный опыт "одиночества и свободы".
Я не могу отделаться от убеждения, что Церковь (Православная, хотя и не только она, конечно) съедается "благочестием". Вся эта болтовня о монашестве, об иконах, о духовности – до какой степени все это мелко, фальшиво, есть игра самолюбий… Все эти разговоры для меня стали совершенно невыносимыми. Мы живем в мире подделок.
Среда, 13 мая 1981
Ужин в Syosset: опять патриарх Александрийский. На этот раз он мне показался очень симпатичным старичком – я сидел рядом с ним. Но остается вопрос: для чего нужен патриарх Александрийский? И горе Православия в том, что вопрос этот просто никому не приходит в голову…
Все эти дни в семинарии, в суете последних дней учебного года. И к вечеру спрашиваешь себя: чем люди живы ! Все мелочное, неважное, личное, с подоплекой обид или "рвачества". Чувство такое, что ни одного глотка свежего воздуха. Вечно "спертый" воздух. А ведь все о религии, Церкви и – страшно сказать – Боге…
Четверг, 14 мая 1981
Покушение на Папу. Шок во всем мире… И немедленно "философствования", "поспешные выводы" (выражение о.В.Зеньковского). На деле же, мне кажется, все просто. Это нежелание бороться со злом. И нежелание – под давлением тех, кто после каждого покушения глубокомысленно рассуждает о "духе нашей эпохи". Этот турок был приговорен к смерти в Турции за убийство. Он бежал, неизвестно как, из тюрьмы. Он за последние месяцы свободно въезжал в Италию и из нее выезжал. Он еще два года тому назад открыто заявил, что убьет Папу. Можно подумать, что весь мир только и занят что защитой human rights террористов – в Германии, в Ирландии, в Италии. И вот, по Розанову, "мерзавцы разрывают мир…"
Ворчу и даже унываю, ибо смертельно устал от последних дней учебного года, недоразумений с епископами, от всей донельзя мелочной суеты. Нужно было бы "воспарить духом", а на это – ленюсь…
Воскресенье, 17 мая 1981
Этот день – Commencement, который месяцами и неделями кажется недостижимой мечтой, – всегда так-таки приходит! И вдруг после невероятного напряжения, волнения, суматохи, страха, что забудешь что-то, – вот это тихое солнечное утро, блаженное ощущение свободы. И хотя отъезд в Лабель – вторая мечта, вторая "недостижимость" – еще так далек: шесть недель! Хотя еще много дел, и даже неприятных, трудных, на очереди, "главный груз" – присутствие, давление ста студентов – за спиной…
Поразительно, как в такие напряженные дни каждый показывает, являет себя – свои маленькие страстишки и "одержимости". Можно было бы книгу написать…
"Дома", "самим собой" я осознаю себя только когда читаю лекции. Какой бы он ни был, но это, в сущности, мой единственный дар. Все остальное – руководство, "духовная помощь" – все с чужого голоса и потому такое тягостное. Лекции – я всегда с удивлением ощущаю это – я читаю столько же для себя, сколько студентам. В них я не кривлю совестью, и не кривлю потому, что их читает во мне кто-то другой, и часто они просто удивляют меня: вот, оказывается, в чем вера или учение Церкви… Мне иногда хочется встать и громко заявить: "Братья, сестры! Все, что я имею сказать, о чем могу свидетельствовать, – все это в моих лекциях. И больше ничего у меня нет, и потому, пожалуйста, не ищите от меня другого". Ибо во всем другом я не то что лгу, но не чувствую того "помазания" ("помазанное слово" старой семинарской гомилетики), которое необходимо, чтобы быть подлинным. Быть может, что-то вроде этого имел в виду апостол Павел, когда говорил, что Бог послал его не крестить, а "благовествовать"[1432].
Все это, чтобы объяснить, почему мне так трудно весь год. Душа моя "прячется" от людей, и все, что я делаю кроме "благовествования" (больше всего личные разговоры, советы), для меня так бесконечно тяжело. Я играю
