Дневники 1930-1931 - [156]

Мало хорошего видел я на острове, но, уезжая на пароходе, разговорился в кают-компании с одной дамой, бывшей одновременно со мной на Путятине.

— А лотос видели? — спросила меня она.

И тут оказалось, что это я ее видел, как она шла по болоту, я же, спасаясь от грязи, поднимался все выше и выше. Она мне рассказала, что занималась ботаникой, что долго колебалась и мучилась, вынужденная из-за детей бросить науку, что случай такой вышел, муж ехал в командировку на Дальний Восток на несколько дней, и она поехала за ним, чтобы взглянуть на лотос, живущий на Гусином озере. Она достигла своей цели, повидала, отлично отдохнула в этом и завтра думала ехать назад.

— Неужели вы так и не видели? — спросила меня восторженная женщина.

Я рассказал ей историю с нерпичьим жиром, которая, в сущности, и была причиной, через которую я смотрел на Гусиное озеро, как отвратительное болото, а не на родину лотоса.

Ах, и тошно же мне было, как я прозевал! И как мне тоже было трудно думать о женщинах, из-за которых одна нашла себе возможность ехать повидать лотос, а другая радовалась несъедобному жиру…

В чем дело, товарищ? Одна говорит:

— Горе, горе, у меня муж Григорий, хоть бы дурак, да Иван.

Другая отвечает:

— А у меня Иван, не пожелаю и вам.

В чем дело товарищ? Подумайте и решите.

Начало: Влюбляться и проходить, — вот счастье путешественника, влюбляться во все и ничего не любить: чуть ведь только полюбил, так надо это очень беречь от другого, ревновать, защищать и в конце-то концов конечно же служить и в этом трудном служении забывать тот самый лотос, из-за которого когда-то влюбился и потом полюбил.

Конец:

…Нет, я с этим не согласен, можно влюбляться, можно и любить и можно служить, не забывая о лотосе. Можно!

22 Сентября. Яркое утро. Был на Орлином гнезде и так спешил снимать город, будто он скоро будет не наш: вечером по городу распространился слух, будто Япония объявила войну Китаю, и это означало общей войны.

Старушке я сказал:

— Бабушка, Япония объявила войну Китаю.

— Кабы нам! — с разочарованием ответила бабушка.

— Могут убить, — сказал я.

— А лучше умереть, чем так жить, — сказала она.

В зверокомбинате переживают прорыв. Один конторщик говорил другому:

— Пожалуй, не стоит и оправдываться и бежать незачем и некуда: везде одинаково.

— Так учил, — ответил другой конторщик, — учил… по-твоему… как его? ну вот этот бывший проповедник…

— Христос?

— Вот-вот Христос и учил: если тебя ударят по одной щеке, ты другую подставь.

Владивосток населялся всегда людьми временными, приезжавшими, чтобы скопить себе некоторую сумму на двойном окладе и уехать на родину. Помимо своего расчета некоторые застревали тут навсегда, другие ехали на родину и тоже помимо расчета возвращались сюда. И оттого в городе нет устройства в домах и возле домов крайне редки сады. Впрочем, не только люди были временные, но и сам город, как маленький человек, жил неуверенный в завтрашнем дне: сначала дрожали, что порт перенесут куда-то в Посьет, а когда устроился богатый порт и маленький человек уверился в постоянстве территории под его ногами, порт перенесли в Дальний и Артур… Теперь сроки службы чрезвычайно сократились, появились летуны, и впечатление такое, как будто все куда-то стремятся уехать, перебраться, удрать.

23 Сентября. Появление преследующего меня Лидина принадлежит к той же категории неприятностей современного состояния литературной профессии, как, напр., ожидание диффамирующих статей^{271} с последующим каким-нибудь литерат. ущербом, вроде лишения пайка и возможности печататься и влиять. Равнодействующая всех этих сил направлена прямо против охоты писать и достигать.

Рассказ Верещагина. В то время, когда были заготовки фазанов, китайцы тоже принимали участие, но не убивали их, а опьяняли. Намочит в спирту чумизу, фазан опьянеет, ляжет, он берет его и несет на базар живого. Просит покупатель голову отрубить, но он дешевле продаст, только бы не рубить самому:

— Не могу…

Суслики.

В Якутии скопцы занимаются с большим успехом культурой пшеницы, а якуты не занимаются хлебопашеством, они только охотники. Когда скопцы снимут пшеницу и уберут, на поле приходят якуты и, угадывая по всхолмлению почвы гнезда сусликов, выкапывают из земли их магазины, собранные из колосьев пшеницы. Колосья суслики выбирают самые многозернистые, самые тяжелые и укладывают их очень аккуратно, колосок к колоску. Пуд зерна, добытого из таких колосьев, будто бы равняется трем пудам обыкновенной пшеницы.

Суслик в тех местах называется евражка.

Клыков рассказывал, будто в Амуре есть черепаха, которая хватает человека всегда за яйца во время купанья. Раз было прихватила черепаха человека и створками своими прикрыла его вещи. Человек помертвел. Хорошо, тут на берегу была китайская кузница, и черепаху заставили раскрыть створки каленым железом.

Барсук будто бы тоже стремится схватить человека за причинные места. Знакомый Клыкова, таким образом, лишился одного яичка.

<На полях:> Притор: тропа по скале. Шапка на притор. Лыжу нашли — сообщили в сельск. сов. — погиб. Каек (лыжу переднего прощупать). «Пал под надым». Порожки (надым). Оптич. обман: лыжа пошла вверх.