Дневники 1928-1929 - [46]

Есть простой способ оттягивать собаку от следов: надо самому не стоять, а уходить, и собака уйдет. Я пошел поглубже в болото, Нерль бросила тетеревей и за мной. Скоро она опять закопалась, пошла тихонько с поднятой вверх головой, и затем вылетел старый бекас. Это, конечно, еще не значит, что она будет теперь подводить и к бекасам: возможно, случайность. Но все-таки теперь остается только практика. А поиск у ней теперь такой разумный, как у старой, опытной собаки. Притом она до смешного точно копирует все манеры матери, как будто тогда, во время совместных прогулок с ней, была аккумулятором, всё ее вобрала в себя и теперь разряжается.

Такой маленький человек, трус жизни, воспитанный войной, революцией, голодом, живет в каждом из нас, и мы разными способами скрываем в себе такого человека. Д-р не скрывает и прямо говорит, что ему невыносима мысль о судьбе его детей, когда газеты, радио и все кругом говорят о войне, о том, что «отдохнули», пора… «Ведь я специалист, хороший специалист по молочному делу, я хочу работать, жить, а дальше смотреть так, чтобы не бояться за судьбу детей своих, не могу, у меня этого нет».

Ну, а как же мы, не маленькие люди, видим ли мы-то что-нибудь теперь дальше своего носа, и тоже какой отец, какая мать не дрожит за судьбу своих детей? И разве можно так жить, не будучи сколько-нибудь уверенным в том, что твои маленькие дети не зачахнут на глазах твоих без хлеба и молока. Вот где исток национальных организаций и военных приготовлений: размножение человека этого требует, маленький человек…

Написать в «Охотник» очерк «1-е Августа», начать его так:

Когда я был в юности хаотическим охотником и не признавал никаких сроков для производства охоты, не считался с тем, вылетит матка или птенец, — все бил, я не могу сказать, чтобы у меня для этого не было вовсе морального основания. Если бы стали тогда пытать мою совесть, то я бы ответил так:

— Если не убивать, то надо вовсе не убивать, а если я буду удерживаться от стрельбы по неспелой дичи или маткам с тем, чтобы в будущем больше убить, то это гораздо хуже. Может быть, я даже вспомнил кое-что из слышанного мною курса истории от проф. Платонова: в древнем Киеве славяне по законам родовой мести часто убивали друг друга на улице, но когда ввели христианство и, запретив убийство из-за родовой мести, ввели казнь по закону, то убийство по новому закону гораздо меньшего числа людей, чем по родовой мести, произвело в народе возмущение…

Я бы еще сказал:

— Убийство бессознательное птиц и зверей на охоте происходит под действием охотничьего инстинкта и похоже на счеты из родовой мести, а убийство хозяйственное, разрешенное законом в положенные сроки для того, чтобы впредь сознательно готовиться к новому убийству — это похоже на установление казни в христианском обществе.

Так я охотился как-то до поры до времени хаотически, по-разбойничьи (все нипочем) смутно чувствуя, что, когда пройдет молодость, я покаюсь в грехах и брошу совершенно охоту.

Теперь я человек пожилой, но охоты не бросаю и не чувствую упреков совести, как в юности. Что же случилось?

А вот случилось, однажды я попал в общество одного культурного охотника, и он попросил меня помочь ему набить патроны. Он научил меня отвешивать бездымный порох. Он морщился, когда я одну порошину забывал на чашечке весов, вздрагивал, когда я ронял дробинку на пол. Все это меня удивляло до крайности. Но самое главное меня поразило, что у этого охотника был шрифт и на каждом патроне он печатал нумер дроби. Вот именно через эту нумерацию машинкой я вдруг понял артистическое чувство в охоте, мне захотелось тоже иметь хорошее ружье, тоже стрелять бездымным порохом, ставить нумера на дробовых пыжах, научиться охоте с собакой и т. д. С того разу, с того именно момента приклеивания нумеров на пыжи я перестал быть охотником-разрушителем. Я стреляю лишь столько, сколько мы съедаем семьей или с знакомыми, — это часть моей охоты, охота промышленная, другая часть моей охоты артистическая, охота — спорт, третья наблюдательная: охота стала истинным родником моего литературно-художественного мастерства и, наконец, я всегда ищу случая через охотничьи материалы общения с наукой и сам кое-что делаю в области краеведения.

И вот, как это ни странно, как это ни удивительно, я вышел из состояния охотника-разбойника, которому впереди был один путь — раскаяться в убийстве и замаливать грехи свои (монастыри у нас устраивались очень часто разбойниками), я вышел из этого мрачного <1 нрзб.> состояния духа и в то же время миновал мещанское довольство сознательным убийством исключительно только благодаря артистическому чувству меры, которое воспринял я от охотника, ставящего на пыже нумера дроби.

На днях я познакомился с замечательным охотником-промышленником, который в Московском полесье в зиму продает лисьих, куньих и беличьих шкурок на 800 рублей. Ружье у него плохонькое, качается, в раковинах. Пузырек. Он сказал о дикой охоте…

13 Июля. (9-й урок). Нерль зашилась.

День светлый, но прохладный, такие дни бывают в конце августа. Вот так весна была, вот так лето, зато ни слепней, ни мух.