Дневники 1928-1929 - [43]

А Горький? разве его возвеличение босяка не есть с одной стороны гримаса человека, желающего попасть в хорошее общество: «Вы меня не принимаете, вы мерзавцы, нате вам босяка, и тот лучше вас!» Выходки Лермонтова ничем не хуже Горьковских. Не забыть мне тоже Горского у Авдотьи Тарасовны, когда она попросту сказала: «Что другое, а помереть, батюшка, все помрем!», в это время Горский поразил ее своим вопросом больше, чем Горький босяками, он спросил: «Все ли?» Я тоже в борьбе с дачниками защищаю слепней и комаров как охранителей девственной природы. Все это кокетливые гримасы индивидуальностей, по тем или другим причинам лишенных хорошего общества. Не буду говорить о Горском: его дело какое-то вовсе темное. Но и Горький, и Лермонтов, и я нашли себе «хорошее общество» (в творчестве)… Вот тут-то и есть запятая и такая большая, большая… (удовлетворяющее себя творчество — хорошее общество — не явилось ли в тот момент, когда творец отказался от своих гримас — гордости! тут надо о многом подумать, и о Христе и церкви непременнейше… Должен же я, наконец, изобразить Алпатова творцом жизни!)

<На полях> Утки потому гнездуются далеко от воды, что вода заливает, а потом отступает. <1 нрзб.> водливая весна, много уток. Почему я не встречаю выводков бекасов? Утки держатся рядом своего плеса.

10 Июля. (7-й урок).

Вечером вчера ходили в Торгошино заказать сапоги (25 р.) и колышки (5 р.). Бабы начинают брать ягоду, чернику, затем землянику — так сошлось, что тетерева в голубя…, а земляника только что поспела. Рожь отцвела.

Сегодня утро чистое, обошлось без дождя. Показался мелкий гнус на болоте, но слепни начали беспокоить только в 11 дня (не сильно жарко). Я с обеими собаками провел утро на Журавлихе, потом пил чай в трактире с «народом». Познакомился с диким охотником Сережкой Тяпкиным, который провел меня к своему деду Василию Тяпкину. Сговорились, что Серега завтра повезет меня в Заболотье, а оттуда на экскаватор повезет Лахин. В трактире зампред Вика вел со мной беседу о работе экскаватора, я говорил о необходимости промышленности, которая переменила бы самый взгляд на значение экскаватора, тогда оказалось бы, может быть, что редкостное озеро было бы выгодней охранять, чем спускать. На все это зампред отвечал, что положение у них безвыходное, пока дождемся промышленности, надо хоть что-нибудь. После того он рассказал о своем личном положении, совершенно безвыходном («а где-то 8-ми часовой день!»). Я на это ответил, что если смотреть на жизнь с общественной стороны, то, конечно, тяжело смотреть, но для личности всегда есть выход, мало ли что можно придумать.

— А что же вы придумаете?

— Да вот я придумал собак натаскивать, натаска одной собаки стоит 100 р., а я легко за месяц мог бы натаскать пять.

— Вот и я думаю часто, — ответил зампред, — не хватает у нас такой науки какой-то, чтобы на помощь шла…

И пошел, и пошел. Расстроенный человек.

После того я пришел к старику Василию Тяпкину. Дед на печке лежал, отдыхал от ночной работы на озере: карасей ловил. «Караси же большие, — сказал он, — фунта по полтора! Я тебе дам». — «Да ты, я слышал, — сказал я, — на муку их меняешь». — «Ничего, хватит мне, я тебе так дам». — «Хорошо тебе?» — спросил я. «Ничего, хорошо, я доволен». — «Ну, а как озеро спустят, не останемся мы с тобой на сухом берегу?» — «Ну, так что! — засмеялся он, — с сухого-то берега в омутах нам еще удобней ловить, чай, омута-то останутся?» Я согласился и сказал, что спустят всего на один метр и омуты, конечно, останутся. «Хоть и на два! — воскликнул старик, — я никогда не поверю, чтобы омута осохли, как ни осушай, омута останутся».

На прощанье его невестка, тоже почти старуха, сказала: «Ну, дай вам Бог! — и спохватилась: — Что это я, дура: вы, может быть, это не любите». — «Бога? — сказал я, — ну, что ты, видишь, я пожилой человек». — «Понимаю, пожилой человек, — ответила женщина — не вы, а может быть, служба не дозволяет».

Потом на обратном пути на большаке мне встретилась женщина какого-то нехорошего, нечистого вида, упала передо мной на колени и сказала:

— Не знаю вашего имени и отчества, простите меня, помогите: деверь выгнал из дому.

Я посоветовал сходить к председателю.

— Была, не идет.

Что я мог тут сделать! Стал размышлять: деверь, это брат ее мужа, она вдова. Наверно, требовала себе по новым законам права, часть дома, хозяйство в отдел, а он выгнал. Тут и Соломон запутается.

Натаска мало дала нового, а чего, чего я ни придумывал, что Кенту возьму из-под стойки и Нерль пущу, то пущу Нерль к подводке Кенты и мало ли что, все замечаю и все придумываю. След остается на траве и сколько-то времени держится, а мысль моя неотрывная не оставляет видимого следа ни на чем, и только много спустя вдруг окажется: собака пошла по бекасу. Я слежу в этот раз больше не за собакой, а за собой, чтобы на белых страницах это «вдруг» раскрыть читателю-охотнику длинным затейливым следом. Вот Кента причуяла свежий след бекаса и повела. Я люблю эту ее подводку, пожалуй, больше даже, чем когда она на всем скаку схватит по ветру запах бекаса, вытянется и поведет с высоко поднятой головой к маленькой птице далеко от нее загражденной травой, воткнет нос в грязь.