Дневники 1928-1929 - [211]

Начало главы. Сколько раз мне приходилось дивиться на охотников: какой это товарищ там на охоте, такое нежное близкое существо. Вспомнишь чудесные дни после не на охоте, а в обыкновенной жизни, встретишь приятеля-охотника и доверишься ему. И вот он же самый и предаст тебя, и оберет, и с грязью смешает… Напротив, есть люди, которым можно доверить самые нежные мгновения своего существа, которые в сером трудовом дне твоем будут блестеть, как алмазы в лавке, но там, где каждый <3 нрзб.> становится алмазом, и человек в увлечении своем забывает <3 нрзб.> с большим Голубым и Зеленым, эти люди ничего не понимают, ничего не могут. Так живут бок о бок две породы людей.

За кого стоять Насте <2 нрзб.> где каждая <3 нрзб.> становится алмазом, и человек в увлечении своем забывает свое тело, сливается с большим Голубым, — <2 нрзб.>, — это люди никто не понимает, понять не могут. За кого стоять? — за трудовых или охотников? Я ни за тех, ни за других. Я за полного человека, потому что с охотником нельзя никаких дел сделать, в люди не войдешь, а с трудовым нельзя выйти из рамок обычной жизни и, самое главное, что такой человек по недостатку простора в своей узкой <1 нрзб.> рано или поздно вырабатывает своего мелкого уедчивого человеческого бога и догмы потребительской жизни.

26 <Ноября>.

Стрепет и дрофа.

На юге нынче весной будут распахивать тракторами всю целинную степь. Куда же денутся стрепеты? Дрофы, те уже приспособились к полям, и можно себе легко представить, что они устроятся, правда, на неверное житье, но все-таки будет так: весной прилетят дрофы и останутся, их будут перегонять с места на место, всюду не в урочные часы будут местные люди встречать этих огромных птиц расстроенно перелетающими с одного поля на другое: придет, конечно, и им конец, как пришел конец нашим старикам купцам, получившим передышку во время новой экономической политики. Но стрепет как совсем вольная степная птица немыслим без ковыля, что с ним будет, когда, прилетев весной на древние места гнездований, с высоты он увидит и почует изрыгающую бензин колонну в сто тракторов и на зеленой целине ковыльной степи растущее чернильное пятно пахоты. Были ли в нашу революцию такие непокорные существа, подобные индейцам-могиканам, прославленные американскими поэтами в бесчисленных романах…

На переднем плане индейцы, а за ними глухое гордое наступление парохода и паровоза. Описывают погибающих индейцев, а получается изображение бесстрашно и неумолимо шествующей цивилизации. Как это вышло, разве в нашей стране индейцев таких, чтобы их жизнью затронулось сердце поэта, нет совершенно? Наступающий трактор — это становящийся факт, при чем тут поэзия? Дым в облаках… какая бессмыслица для художника, что-то вроде облака в облаке. Но дым паровоза на фоне леса дает нам картину: лес это древнее, дым паровоза новое, есть в картине передний план и воздух дали, но искусство, пользуясь становлением факта, восстанавливает древний лес, потому что дело искусства не становление, а восстановление готового быть утраченным родства нашего с предками… Что могут написать триста командированных крестьянских писателей, не менее трехсот пролетарских, тысячи рабкоров и селькоров, что может написать эта литературная саранча, если нет индейцев, а только одни бензиновые трактора шествуют по ковыльной степи.

Представляю себе так, что вся эта литературная саранча за отсутствием индейцев стала ненавидеть друг друга, потому что каждому хочется написать по-своему, а факт одинаковый: трактор. Тогда показался первый разведчик от стрепетов: стали изучать стрепетов и спорить между собой о них, догадываясь на все лады, что будет с птицами, столь связанными с ковылем, что немыслимо представить их на пашне.

Я догадаюсь, чем все это кончится. Стрепеты поглядят с высоты и вернутся назад. А куда же назад? Да, вот, куда? Часто перелетные птицы, улетев от нас, не возвращаются вовсе. В нынешнюю весну очень много уток, улетевших осенью, не возвратились совсем. Что с ними сталось? Натуралисты отвечают просто: погибли на зимовках. А простой народ об этом говорит, что там где-то есть птичье кладбище и там они остались.

Стрепеты, увидев распаханную целинную степь, улетят от нас на птичье кладбище. Некоторое время естественная память будет хранить этих диковинных птиц, потом останется в учебнике зоологии описание. Но возможно, какой-нибудь поэт в смысле становления факта, вполне понимающий необходимость тракторной колонны и рационализации, как добрый гражданин намерение правительства — этот поэт увлечется лично сам делом восстановления ковыльной степи… Я представляю себе, что поэт минует приспособляющуюся дрофу, а изберет героем своим стрепета.

Тогда для наших потомков останется от нашей эпохи какое-то наследство, надолго переживающее этап получения зерна от первой тракторной вспашки.

В Каляевке вчера гуляла с грудным своим ребенком слепая мать, совсем зеленая с лица, изможденная. Что, разве год тому назад она лучше была? Едва ли. Все объясняется, вероятно, тем, что и он был слепой, ничего не видел, с кем дело имел. А ребеночек вышел зрячий…