Дневники 1920-1922 - [80]

Завтра еду в город. Дела: Виноградскому о школе. Керосин у Сем. Демьян. Щенок у Афанасьева и чучела. Политпросвет для разрешения книг. Центр. библиотека. Комтруд: о плотнике. Библиотека музея. Мыло и табак в потреб. Комиссарово дело. Зубы. Учит. — свояченица.

Vivere momento[13].

Тов. Корнюшин, Михалкин с Шарапина, Иван Иваныч, участник с Вязмичей, крючок или хранцуз (что задирает всех, а Михаил, кот. все примиряет), какой-то Дмитрий Иванович.

Ив. Ив.:

— Дайте газету покурить. — Взяв газету: — Блаженны милостивые^{111}.

Корн.:

— И в карман! вот церковь! все учреждения под отчетом, только церковь не учитывают.

Ив. Ив.:

— Церковь отделена, потому что церковь наша и вам не подлежит.

— На что же тогда отделение от государства?

— Церковь наша, мы ее и учтем: она не подлежит.

— Далеко заглянул! вот у нас полено с печи упало, баба ревет, полено могло бы ребенка убить! а у вас и ребенка нет и не будет: стары.

Против коммуны: сын с отцом не могут жить. А когда скажешь о настоящей коммуне, то говорят, что это нужно — детей воспитать, чтобы дети не видели, не знали нашей жизни.

Михалкин признает две «вещи» в свободе: одна, что можно выходить на участки, и другая — разводиться с женой.

Словом, время стало новое, все поняли, что разом через узкие ворота в Царство Божие не войдешь, а нужно идти поодиночке.

Решение земельного вопроса: собственности не надо, собственность моя одна: яма на Едраши, а земля, пока я работаю, моя.

— Земля государственная!

— А я чей? я тоже государственный и земля моя, бросим работать землю, и переходит другому.

Конторщик положил на счетах мой паек:

— 36 ф. + 2 ф. на жену + 10 ф. на детей = 1 п. 30 ф., хорошо?

— Очень хорошо!

Мужик засмеялся: хорошо ли так, этакому человеку положили пуд хлеба, и он доволен!

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля

И всходы вновь дает земля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но всюду знаки жизни новой

И взлет свободный без руля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля.

Сологуб^{112} 

26 Июня. Каждодневные дожди. Рожь налила, местами желтеет. Овес колосится и гречиха цветет.

С четверга был в городе. По пути видел, как целые деревни исчезают на участках. «Губернское запрещение». — «Губернское? тьфу! — если бы из центра!» Огромное значение этого факта. Разговаривали о схоластике сов. вл-и и чернобожии. Подобрать черты: напр., запрещение танцев, вычисления о безлошадных (сколько ангелов на булавоч. головке). Воспоминания: о докторе в Берлине и «Сикс. Мадонне».

На каком гвозде все это держится? — Чем черт не шутит, когда Бог спит. — Князя Оболенского разводишь — Обломанство.

27 Июня. Раннее утро. Солнце изнутри тучи. Теплый слепой дождь. Зяблик поет — только зяблик. Кукушки больше не слышно. День на убыль. Зелень на березах сереет.

День пошел на убыль. Липа цветет. Начинается вторая половина года.

Симфония зяблика в золотой дождик. Гад ползет и сверлит душу такими мыслями: «С февраля не получаю мыла, а все Уткина! вот поеду в Смоленск, упеку эту Уткину. Подам заявление…», подробно сочиняется заявление и жалоба, что меня не ввели в план снабжения.

Часто я и прежде ловил мысли этого гада, когда слышал хорошую музыку. Может быть, потому и гад теперь, что душа слушает музыку.

«Все тяжелое мира вещественного и все злое мира нравственного». (Письма об изучении природы. Герцен.)

«Сильная натура умеет выпутаться из затруднительных обстоятельств, умеет похоронить милое себе и, оставаясь верною ему, идти на новое действование и на новые труды; а слабые натуры теряются в своем плаче об утрате, хотят невозможного, хотят прошедшего, не умеют найтись в действительности и, как этрурийские жрецы, поют одни похоронные песни, не имея силы разглядеть новой жизни и брачных гимнов ее». (Письма об из. природы. Герцен.)

«Света не было бы, если б не было тьмы, или, если б он и был, то, беспрепятственно рассеиваясь, что освещал бы он? Но свет сам собою ставит тьму, тоска безразличности стремится к различению; на этом основана вечная потребность быть чем-нибудь; в этой потребности раздвоения проявляется Я, то есть субъективность природы». (Яков Бёме.)

«То, что было страданием во тьме, расцветает наслаждением в свете; все, что было страхом, ужасом, трепетом, станет криком радости, звоном и пением… Зло — необходимый момент в жизни и необходимо-переходимый… без зла все было бы так же бесцветно, как бесцветен был бы человек, лишенный страсти; страсть, становясь самобытною, — зло, но она же инстинкт энергии, огненный двигатель… Зло враг самого себя, начало беспокойства, беспрерывно стремящееся к успокоению, то есть к снятию самого себя…»

«Положительные науки имеют свои маленькие привиденьица: это силы, отвлеченные от действий, свойства, принятые за самый предмет, и вообще разные кумиры, сотворенные из всякого понятия, которое еще не понято: exempli gratia[14] — жизненная сила, эфир, теплотвор, электрическая материя и проч.». (Пис. об изуч. прир.)

Последние русские символисты, даже те, которые брали материалы из русской этнографии и археологии (Ремизов), лишились восприятия действительной жизни и страшно мучились этим (В. Иванов, Ремизов). Непосредственное чувство жизни своего (страстно любимого) народа совершенно их покинуло. И всегда символисты меня этим раздражали, и был я с ними потому, что натуралисты-народники были мне еще дальше. Мне всегда казалось, что для художественного творчества нужно, во-первых, заблудиться в себе до того, чтобы, вдруг нечаянно выглянув из себя, увидеть нечто вне себя и, временно поверив этому внешнему миру, отдаться ему, и потом, во-вторых, путем художественной работы передать другим, рассказать, как сон. Итак, в основе должна быть находка, предполагающая искание с верой в существование действительной жизни (реализм). Основание находки в вере своей, что это не я. Так что «блуждание» есть как бы процесс бессознательного творчества, и сила находки заключается в бессознательности: куда-то, зачем-то влечет… я называю