Дневники 1918-1919 - [149]

Смерть моя: навозная дорога на небо, и о. Афанасий влечет, распевая тоненьким голоском: «Со святыми упокой»[269]. У мельника, водворенного на мельницу, вдруг уют и тепло: кусочек дивана, на котором я родился.

Ни в чем себя не винят: что сам в тепле, а поп замерзает, школа не учит и т. д. «Мы не выгоняли». — «А кто?» — «Совет». — «А Совет ваш, вы выбирали». — «Черт его выбирал».

Могила внутри.

Лошадь и человек. Никифор поплакал о сестре: я сказал, что дам ему самовар, — очень обрадовался, докормить до весны лошадь — вот цель.

В воскресенье по морозу с метелью бегом в Хрущево выручать свою рожь... Понедельник — метель в родном доме. Индеец Васька. Мохнатый зверь Архип. Зайцев развелось! В середу возвратился: чуть не погиб в отвершке[270], спас Демьян Степанов из Хрущева-Ростовцева: закурил, поехал и набрал много картошки. Я сказал, что умерли Яша, Лидия, Коля — все бросились делить их пайки.

Наст как риза лежал по верхам, и верх был, как могилы, одетые в ризы блестящие с белыми цветами, по ним легкой метелочкой шила метелица свои новые узоры. И сердцем скорбел о милых умерших, втайне радуясь сердцем, что сам остался в живых[271].

А главная мысль моя была об Иисусе, я вглядывался в Его лик без улыбки, с мыслью строгой и волей неколебимой. «А батюшка наш, — думал я, — о. Афанасий, идет правильно по стопам Христа, его мыслью живет и всегда улыбается застенчиво: улыбается, потому что ему, человеку, невозможно быть строгим, как Бог».

— Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр?[272]

26 Декабря. И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь.

Кроткий лик Христа (Нагорная проповедь[273]), гневный (горе вам, книжники![274]), трагический (чувство конца: ...но и это еще не конец![275]).

Обманывают предчувствия, но похоже на смерть близкую: вспоминаю Сашу: «А умирать я приеду к тебе»[276], — значит, тут, в чувстве смерти, хранится его лучшее: когда умирать буду, то сознаю твое первенство и возвращусь к тебе.

Иисус и отец Афанасий: наш крестьянский поп как конечное жизни нашей, что остается после всего: метелочка метели, вычищающей лед на верхах, украшающей блестящую ледяную поверхность могилы белыми пушистыми цветами...

Я еще думал о зверях и различиях между зверями, что зверь (и человек-зверь, и просто зверь) таит в себе весь ответ на весь вопрос: он живет без вопроса, и жизнь его — всё, и это всё его сказывается в отличиях (в разнообразии форм).

...По дорогам, занесенным метелью, не пройти человеку, я иду по верхам, где ветер сдувает снега, где покров ледяной в разукрашенных метелицей белых цветах, и чувство жизни среди этой братской могилы природы, как радость, охватывает меня. Я думаю: «Вы воскреснете все, когда явится весна, звери, птицы, люди-человеки! заклинаю вас, когда встанете, отвечайте мне, я ставлю вопрос свой».

Чувство радости жизни охватило меня, и так мне представилось, будто вот все кругом растаяло, на лугах трава и цветы, деревья оделись, птицы поют, голубое небо и зеленая земля обнялись на горизонте. И ответ мне был дан: радость жизни в разнообразии... и птица пищит, и зверь рычит, всё во всем, в каждом звуке весь ответ на вопрос.

Я спрашиваю и соединяю всё во всем, мой вопрос — ваше соединение, я вас всех связываю и спрашиваю — для чего вы живете, и вы все вместе отвечаете мне.

Злоба дня: за чаем задать уроки, пойти к Любовь Александровне за прислугой, к Петру Петровичу за маслом, в отдел здоровья-санитарии, в Отделе напечатать копии протоколов и мандатов на владение наделом, добыть дрова, к Меркуловым за ведрами, на Бабий базар поторговать и к Юдину с предложением шубу купить, после обеда за чаем проверить Леву и Олю, сходить за Сосну к Пряховым (с предложением кофты), к Матвееву (насчет Сосны), к Петру Петровичу за салом.

На рассвете выхожу на перекресток нашей улицы, рассвет малиновый: за Сосной восход. Догорает дом, оставленный солдатами, возле большое дерево, где спят все галки. Они пробуждаются, с криком пролетают и садятся на церковь и, сговорившись, разлетаются в разные стороны добывать себе корм. Люди идут уже с салазками добывать дрова и разное продовольствие. Мальчишка стоит и целится на угли сгоревшего дома; когда солдат отойдет, он себе что-нибудь схватит.

28 Декабря. Поют за Сосной:

Акация!

И спекуляция!

Жидовка без имени, осталась на Деникина, как недонесенная вошь, и выгадала, теперь сыта-рассыта: чрезвычайка и спекуляция — родные сестры. Мое предположение, что она (по глазам) мать следователя чрезвычайки, так что мать — спекуляция.

Другому человеку грош цена, и сам он это хорошо знает, что нет в нем ничего и ни на что не нужен он, как осенний лист, но дунул ветер, и лист полетел, вместе со всею осенью совершая действие погребения лета. Так люди живут лишь силою дующего на них чужого духа. А вот был на земле Сын человеческий, сам источник силы, противной обычному ветру, и сила Его была Слово.

Сын человеческий был посредник между небом и землею, между Творцом всего мира и высшею обезьяной.

29 Декабря. Он вошел в мир с Голгофой в душе... а где же Его детство, отрочество, юность? детство Иисуса, юность?