Дневники, 1862–1910 - [79]
Ваня всё не хорош, его ломает лихорадка ежедневно около 3½ часов дня. Ясно, 6° мороза, лунная ночь, как хорошо! А я всё грущу и сплю душой.
20 января. Ване очень плохо, сильнейший жар; была вечером у доктора Филатова; велел хинин давать усиленно. Левочка недоволен, что я советуюсь; сам же, видно, не знает, как быть. Он бодр, возил из колодца воду, писал; вечером читал, теперь ушел к Сергею Николаевичу. 17° морозу, иней, туман, ясный день и светлая ночь. На душе ужасно тяжело, что-то невыносимое!
26 января. Все дни проболел Ванечка лихорадкой. Измучилась и телом, и душой, глядя на него. Сегодня получше, но ему дали хинину 8 грамм в два приема. В первый раз я выехала, купила ноты, игрушки, сыр, свежие яйца и проч. Сидела с Ваней мало, после обеда играла с Львом Николаевичем в четыре руки, выбирала для Саши и Нади Мартыновой пьесу на предполагаемый музыкальный детский вечер.
Потом все ушли, Лева говорил о доме, который хочет строить на дворе, неприятно требовал для этого денег у меня. Я отказала, но он скоро переменил тон на дружелюбный. Потом мы с Машей поправляли и переписывали корректуры рассказа Левочки «Хозяин и работник». Я досадую, что он отдал в «Северный Вестник». Ничего не поймешь в его мыслях. Напечатал бы даром в «Посреднике», и всякий за 20 копеек купил бы и прочел повесть Толстого, это я понимаю. А ведь здесь публику заставляют платить 13 рублей, чтоб прочесть повесть эту. Вот почему я не разделяю идей моего мужа, потому что он не искренен и не правдив. Всё выдумано, сделано, натянуто, а подкладка нехорошая, главное, везде тщеславие, жажда славы ненасытная, непреодолимое желание еще и еще приобрести популярность. Никто мне не поверит, и мне больно это сознавать, но я страдаю от этого, а другие не видят – да и всё им равно!
Теперь второй час ночи. Левочка ушел на какое-то заседание, собранное князем Дмитрием Шаховским, не знаю по поводу чего. Все лампы горят, лакей ждет, я овсянку ему сейчас варила и вклеивала корректурные листы, а у них там разговоры. А завтра в восьмом часу я стану температуру мерить Ванечке и хинин давать, а он будет спать. И потом пойдет воду возить, не зная даже, лучше ли ребенку и не утомлена ли слишком мать. Ах, как он мало добр к нам, к семье! Только строг и равнодушен. А в биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену, чтоб хоть когда-нибудь ей дать отдых, ребенку своему воды не дал напиться и пяти минут в 32 года не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть, выспаться, погулять или просто опомниться от трудов. 11° мороза, иней, тихо, лунно.
1 февраля. У Вани третий день жару нет, четвертый день даю мышьяк по 5 и 6 капель два раза в день после обеда. Стало легче на душе. Лева всё не радует. С Левочкой отношения хорошие. На днях, между прочим, я его мерила. В нем росту 2 аршина и 7¼ вершков.
Тепло, после 25° мороза вчера было 5, сегодня только 1½ Здоровье мое плохо: удушье и сердцебиение меня мучают постоянно. Пульс в течение пяти минут бьется то 64, то 120, если я пройдусь скоро.
Читала «О пространстве и времени» Чичерина. Бездарно и скучно. Была в гимназии Поливанова, который жаловался на шаловливость и дурное поведение Миши в классах. Писала письмо [учителю] Кандидову и приказчику.
5 февраля. Или у меня дурной характер, или здравый взгляд. Лев Николаевич написал чудесный рассказ «Хозяин и работник». Интриганка, полуеврейка Гуревич ловким путем лести выпрашивала постоянно что-нибудь для своего журнала. Лев Николаевич денег не берет теперь за свои произведения. Тогда печатал бы дешевенькой книжечкой, чтоб вся публика имела возможность читать, и я сочувствовала бы этому, поняла бы. Мне он не дал в XIII часть, чтоб я не могла получить лишних денег; за что же Гуревич? Меня зло берет, и я ищу пути поступить справедливо относительно публики не в угоду Гуревич, а назло ей. И я найду.
Когда-то в день моих именин Лев Николаевич в портфеле принес мне для нового издания «Смерть Ивана Ильича». Потом он отнял рассказ у меня, напечатав, что отдает в общую пользу. И тогда я плакала и сердилась. Почему он всегда неделикатен именно со мной? Как всё, всё стало нерадостно! Маша была вчера у профессора Кожевникова, и он неутешительно говорит о болезни Левы.
Сегодня утром я упрекала Андрюшу, что он обманул и меня, и отца третьего дня, обещая прийти домой, а сам уехал к цыганам с Клейнмихелем и Северцевым. Андрюша вдруг разволновался, говорит, что если он обманул отца, то потому, что во весь год единственное, что он от него слышал, были эти два слова: «Приходи домой». А что отец никак никогда к ним не относится, что отцу до них дела нет, что он никогда ему не помог ни в чем. Горько всё это слушать, а много в этом правды.
Были Мамонов и графиня Капнист, худая, огорченная беспорядками университета и очень милая. Левочка кашляет и поправляет корректуру «Хозяина и работника». Вчера вечером собрались товарищи Миши, и Софья Михайловна Мартынова нам прочла «Фауста» Тургенева.
И вспомнился мне Тургенев, когда он был у нас в Ясной Поляне и мы весной стояли на тяге вальдшнепов: Левочка – у одного дерева, а я с Тургеневым – у другого. И я спросила его: отчего он больше не пишет? А он нагнулся, оглянулся кругом немножко шутовски и сказал: «Никто, кажется, кроме деревьев, нас не слышит. Так вот что, душа моя (он всем говорил под старость «душа моя»), перед тем как написать что-нибудь новое, меня всегда должна была потрясти лихорадка любви, а теперь это уж невозможно!» «Жаль», – сказала я и шутя прибавила: «Ну, влюбитесь хоть в меня, может быть, и напишете что-нибудь». – «Нет, поздно!»
