Дневники, 1862–1910 - [76]
И странно! Люди, почему-либо болезненно сбившиеся с пути обыденной жизни, люди слабые, глупые – те и бросаются на учение Льва Николаевича и уже погибают так или иначе – безвозвратно.
Боюсь, что когда начинаю писать дневник, я впадаю в осуждение Льва Николаевича. Но не могу не жаловаться, что всё то, что проповедуется для счастья людей, – всё так осложняет жизнь, что мне всё тяжелее и тяжелее жить. Вегетарианство внесло осложнение двойного обеда, лишних расходов и лишнего труда людям. Проповеди любви, добра внесли равнодушие к семье и вторжение всякого сброда в нашу семейную жизнь. Отречение (словесное) от благ земных вносит осуждение и критику. Когда очень уж обострятся все эти осложнения, тогда я горячусь, говорю резкие слова, делаюсь от этого несчастна и раскаиваюсь, но слишком поздно.
Была Елена Павловна Раевская; приходила посидеть со мной вечер, просила мою повесть. Я пересмотрела ее и вижу, как люблю ее[91]. Это дурно, но это так приятно!
К Маше чувствую нежность. Она нежная, легкая и симпатичная. Как мне хотелось бы ей помочь с Петей Раевским! Таню стала любить меньше прежнего; чувствую на ней грязь любви темных: Попова и Хохлова. Мне жаль ее, она потухла и постарела. Мне жаль ее молодости, красивой, веселой и обещающей. Жаль, что она не замужем. Вообще, как мало дала мне моя многочисленная, красивая семья. То есть как мало они все счастливы. А это матери самое больное.
Написала три письма: деловое в Прагу, ответ баронессе Менгден и С.А.Философовой. Ложусь в 3 часа ночи. Читала утром Саше и Ване вслух «80 тысяч верст под водою» Верна. Говорю им: «Это трудно, вы не понимаете». А Ваня мне говорит: «Ничего, мама, читай, ты увидишь, как мы от этого и от “Детей капитана Гранта” поумнеем».
Лева приехал от Шидловских унылый и очень жаловался.
3 января. Встала поздно. Пошла к Маше, Леве, побранила Мишу, что не играет на скрипке и не встает до 12 часов. Потом Лева уехал в клинику лечиться электричеством, оттуда к Колокольцевым. Я дурно досадовала, что он долго не посылал мне лошадь. Поехала с визитами к Мартыновой, Сухотиной, Зайковской и Юнге. Зайковские подняли воспоминания молодости. Но какое грустное, некрасивое впечатление стародевичьей жизни! Неужели мои дочери не выйдут замуж?
Вечером пришли дети играть, а я читала Леве вслух повесть Фонвизина «Сплетня». Пока не очень хорошо, не тонко, грубо. Послала свою повесть прочесть Раевской.
Хочется еще писать, но нет спокойствия, и нервы расстроены, и жаль всегда отнимать свое время у детей, которые так любят быть со мной. Снег засыпал все улицы, дворы, весь наш сад и балкон; 4° мороза.
5 января. Вчера не писала, читала вечером вслух Леве Фонвизина повесть, заинтересовало, но грубо. До третьего часа ночи возилась со счетами, и всё у меня запутано. Не умею. Сидела днем много с Ваней, читала ему, ходила с ним гулять к Толстым[92]. Сегодня он с утра заболел. Я страшно пугаюсь теперь всего, а особенно нездоровья Ванечки; я прицепила так тесно свое существование к его, что это опасно и дурно. А он слабый, деликатный мальчик, и какой хороший!
Ездила вчера к Варе Нагорновой и Маше Колокольцевой. Везде мне уныло. У меня такая натура, которая требует или деятельности, или впечатлений, иначе я угасаю. А теперь мне приходится всё с больными детьми быть, а это уж хуже всего.
Без Левочки и Тани не скучаю. Приехал Илья и Андрюша. Дождь и 1 ° тепла. Саша все-таки уехала на каток с Мишей и miss Spiers.
8 января. Эти дни болел Ванечка, у него лихорадка и что-то желудочное. Он вдруг так побледнел и похудел, что не могу его видеть без боли сердечной. Вчера Андрюша, Миша и Саша были на детском вечере у Глебовых, а Ваня в жару весь вечер протомился у меня на коленах. Мне очень было грустно лишить его радости. Он хворал раньше гриппом и третью неделю не видит воздуха. Борьба со старшими мальчиками, чтоб приучить их к исполнению обязанностей, делается мне непосильна, и та боль, которую они мне причиняют постоянно этой борьбой, совершенно отталкивает меня сердцем от них. Всё это больно и больно, как больно видеть глупое и пошлое разорение Ильи, и безнравственную жизнь Сережи, и болезнь Левы, и безбрачие дочерей, и этот едва мерцающий огонек жизни в бедном миленьком Ванечке.
С утра дела: уплата прачке и другим, распоряжения артельщику, люди отпросились на свадьбу, принесли бумагу из полиции о деле яснополянской кражи, жалованья, просроченные паспорты и проч., и проч. Потом сидели втроем: Лева, Ванечка и я смотрели картинки в исторических книгах, я рассказывала о египтянах всё, что могла почерпнуть из дальних знаний, читала сказки Гримм.
Приехала Веселитская, пошла сидеть с Левой. Я мерила Ване температуру – 37 и 8. Обедали Нагорновы, Илья, Веселитская. После обеда – Маня Рачинская, умненькая и симпатичная. Дала Илье 500 рублей. Ему не поможешь ничем; чувства меры в моих детях нет, они все неуравновешенны и не понимают чувства долга. Это черта их отца, но он над ней работал всю жизнь, дети же с молодости распускаются – слабость современной молодежи.
