Дневники, 1862–1910 - [65]

Я не видала человека более упорного в своих диких фантазиях. Например, из духа противоречия мне, он не пьет совсем кумыс и не говорит причины. Как досадно видеть со стороны, как человек себя губит. Таня, дочь, утром неприятно и зло говорила о воспитании моем детей, а вечером зло стреляла во всех по поводу того, как губят лошадей. Благодаря бога я оба раза отмолчалась.

Вчера вечером все ездили к Зиновьевым, Левочка ходил гулять, а я весь вечер сидела одна и читала «La vie eternelle», которую, было, оставила. Определение Бога мне не понравилось, что-то есть в нем материальное. Это Бог – как существующий элемент, а где же Бог – любовь, добро, дух, тот Бог, которому я молюсь?

Лева что-то пишет, а Маша Кузминская ему переписывает. Интересно бы узнать, что и как, да боюсь расстроить ему ход работы, если попрошу прочесть или скажу что-либо об этом.

29 июня. Жили ровно, благополучно, без гостей, без событий, без радости и горя. Только похворали меньшие дети жаром на одни сутки каждый. Сегодня приехали Репин и Кузминский. После завтрака я взяла Сашу и Ваню гулять, няня у матери была в Судакове, а Лидия усталая дома оставалась. Репин тоже пошел с нами. В посадке мы сели отдыхать, а Репин начал рисовать нашу группу в альбоме, карандашом. Не похоже, но довольно картинно. Чудесный был день, ясный, цветов так много, ягоды еще дети собирали, а у нас были интересные разговоры; Репин, видно, разбитый жизнью человек.

Таня уехала с Леночкой к Сереже ко дню его рождения и, верно, завтра вернется. Репин будет делать рисунки и хочет нарисовать Левочку в его писательской обстановке. Во вторник ждем Александру Андреевну.

16 июля. Александра Андреевна была и уехала в Царское, куда поспешила по случаю болезни слепой сестры своей, Софьи. Как всегда, она с собой внесла радостный, ласковый и всем интересующийся свой характер. Но это придворная дама до мозга костей. Она любит и двор, и царя, и всю царскую фамилию, во-первых, потому, что готова всех любить, а во-вторых, потому, что все они царские, а она признает православие и помазанников.

После ее отъезда я на другой день уехала в Москву заказывать 20 тысяч XIII части к прежним изданиям; ее было только 3000, и все разошлись очень быстро. Пришлось долго мучиться, чтоб найти бумагу готовую и типографию, которая взялась бы сделать в две недели. Еще покупала приданое Маше Кузминской, заказывала серебро.

Со мной была Вера Кузминская, останавливались мы у Дьякова, живущего в нашем доме. Была с Верой на французской [промышленной] выставке, хотела видеть картины, но видела мало, так как был вечер и закрыли; скучала ужасно, на баллоне не полетела, пожалела 5 рублей.

Левочка написал мне в Москву, что желает отдать XII и XIII части публике – кто хочет, тот и печатай. Но, с одной стороны, мне жаль тех денег, которых лишится моя семья; с другой, зная, что все статьи разрешены цензурой только в Полном собрании сочинений, было бы подло разрешить их публике, вводя людей в убыток и заблуждение. Огорчать же Левочку больнее всего мне стало, и я вчера сказала ему, что пусть печатает и делает, что хочет, я протестовать и упрекать не буду. С тех пор он молчит и ничего не предпринимает.

Гостей эти дни пропасть. Репин уехал сегодня, окончив бюст, картину небольшую, изображающую Левочку пишущим в своем кабинете, и начав большую, во весь рост, которую кончит дома. Он изображен в лесу, босой, руки за пояс.

Гинцбург лепит большой бюст, очень неудачный, и сделал маленькую фигурку, тоже пишущим за столом – недурно. Были еще у нас Варя Нагорнова, Вера и Варя Толстые, Зиновьевы, теперь тут Хельбиги, брат с сестрой, и я сегодня с молодым Хельбигом делала фотографии бюста Репина и Ваню с Митей – не очень удачно.

От Левы с пути в Самару было два письма, довольно вялые. Сережа тоже поехал в Самару по моим делам. Третьего дня был нотариус Белобородов с бумагами, дело раздела подвигается. Был еще Фигнер в воскресенье вечером и немного пел, но не очень хорошо.

Левочка невесел, сегодня передавали его слова, будто он не поедет в Москву. Не знаю, что буду делать, не знаю, как и что решать, сердце разрывается часто от тревоги, сомнений, от страшной ответственности решать в ту или другую сторону. А как воспитывать мальчиков в деревне? Я совсем не знаю и не вижу возможности. А Лева, который бросит университет, если опять останется один! А Таня, которой замуж больше шансов в Москве; и потом – Левочка, которому так тяжело жить в городе. Всегда жду от Бога того толчка, который в данный момент заставит меня поступить так или иначе.

Всё время жара, сухо ужасно, ночи свежие, а голод, голод самый ужасающий, слышно со всех сторон, и нет часа, когда бы я об этом не вспомнила. И безвыходность мне кажется в этом отношении крайняя.

Левочкино здоровье не совсем хорошо: вчера он ел зеленый горох и арбуз в таком количестве, что я пришла в ужас. Ночью поплатился расстройством желудка. Кумыс так и не пьет и не пил.

Второй вечер хожу гулять с Ваней и Сашей; вчера ходили в овраг Заказа, сегодня на колодезь около срубленной посадки. Ваня любит заставлять работать воображение и представлять себе, что страшно, что волки тут, что вода в колодце особенная.