Дневники, 1862–1910 - [246]
25 сентября. Радуюсь, что муж мой хотя бы фактически со мной, и начинаю успокаиваться. Но как далек он от меня душой! Я люблю его больше, чем он меня.
Лев Ник. читает с интересом книгу Малиновского «Кровавая месть», ездил верхом.
26 сентября. С утра всё было мирно и хорошо. Саша с Варварой Михайловной уехали в Таптыково к Ольге, с нами осталась Марья Александровна; я копировала фотографии. Проходя через кабинет Льва Ник., увидала, что портрет Черткова, который я в отсутствие Л. Н. перевесила на дальнюю стенку, заменив его портретом отца Л. Н., снова повешен над головою и креслом Льва Ник., в котором он всегда сидит. Мне тяжело было видеть портрет этого ненавистного мне человека ежедневно над Львом Ник., когда я по утрам приходила с ним здороваться; я и удалила его. То, что Лев Ник. восстановил его на прежнее место, привело меня опять в страшное отчаяние. Не видая его, он не мог расстаться с его портретом. Я сняла его, изорвала на мелкие части и бросила в клозет.
Разумеется, Лев Ник. рассердился, справедливо упрекал меня в лишении свободы (он теперь вдруг на этом помешался), о которой всю жизнь не только не заботился, но и не думал. К чему свобода, когда мы всю жизнь любили друг друга и старались сделать всё приятное и радостное друг для друга?
Опять я пришла в безумное отчаяние, опять поднялась ревность к Черткову самая едкая, и опять я доил акал ась до изнеможения и головной боли. Думала о самоубийстве, думала, что надо убрать себя из жизни Льва Ник. и дать ему желанную свободу. Я пошла в свою комнату, достала фальшивый пистолет, пугач, и, думая приобрести себе настоящий, попробовала выстрелить из пугача. Потом, когда Лев Ник. вернулся с верховой езды, я выстрелила и вторично, но он не слыхал.
Марья Александровна, думая, что я стреляться хочу по-настоящему, не разобрав, в чем дело, написала Саше в Таптыково письмо, чтоб Саша приезжала, потому что мама стрелялась или что-то в этом роде. Я ничего об этом не знала, слышу, ночью подъезжает экипаж и кто-то стучится. Было очень темно, и я удивилась, кто бы это мог быть. Выхожу, вижу – Саша и Варвара Михайловна. Очень меня это удивило. «Что случилось?» – спросила я. И вдруг на меня в два голоса посыпались такие грубые речи, такие злые упреки, что я долго не могла опомниться. Пошла наверх, Саша и Варвара Михайловна с криками за мной. Наконец я потеряла терпенье и страшно рассердилась. Что я им двоим сделала? В чем моя вина?!
К сожалению, и я начала кричать: говорила, что выгоню их из дому, что завтра же разочту эту приживалку, подлизывающуюся к Саше. Марья Александровна, поняв свою ошибку, стала плакать и просить этих двух разошедшихся крикуний уйти из ее комнаты. Но эти две злючки не скоро успокоились и на другое утро, уложив свои вещи, забрав лошадей, собак, попугая, уехали в Телятинки, в Сашин дом. Сами виноваты и сами озлились и сделали дурной поступок.
27 сентября. Остались мы, старики, одни. Лев Ник. поехал один верхом по шоссе, я за ним в кабриолете. Он, видимо, нарочно, постоянно оглядываясь, ехал всё дальше и дальше, ожидая, что я наконец озябну (я плохо оделась) и вернусь. Но я не вернулась, простудилась, получила потом насморк, но до дому доехала с ним. Мы сделали тогда 17 верст, и он проспал до 7½ часов, обедали в 8 часов.
Вечером Лев Ник. играл в шахматы с Хирьяковым, был сонлив, вял, и расстроился у него желудок. Очевидно, эта верховая езда в холод и страшный ветер дурно повлияла на него.
Несмотря на неприятности, я много занималась изданием и корректурами.
28 сентября. Всё так же занималась в одиночестве и с тяжелым камнем на душе. Не только мне не помогают выздороветь, но всё делают, чтоб мучить меня! Даже случайности против меня! Лев Ник. ездил верхом в Овсянниково к Марье Александровне и встретил Черткова, ехавшего к Ольге в Таптыково. Так и защемило сердце, когда я подумала о той радости, которую они оба испытали. Но Лев Ник. с лошади не слезал и поговорил недолго; aparte никакого не было, так как ехали еще Дима и Ростовцев.
Во весь день Л. Н. ел очень мало, начинался насморк, и изредка он кашлял; разумеется, вчерашняя поездка не могла обойтись даром; да и в Овсянниково ездить и далеко, и очень холодно было. Никогда ему даром не обходились поездки в Овсянниково.
29 сентября. Тихо, дружно с Львом Ник. и потому хорошо! Когда он завтракал, я сидела с ним и тоже начала что-то есть, кажется, блинчики с творогом. Надо было видеть, как он обрадовался, когда на вопрос, кому я кладу блинчики, я сказала: «Себе». – «Ах, как я рад, что ты наконец начала есть!» Потом принес мне с такой любовью грушу и просил ее непременно съесть. Вообще он без посторонних опять по-старому добр и ласков со мной, и я чувствую, что он мой. Но что-то он не бодр, и я беспокоюсь. Сама была подвижна весь день: пилила сучья в елочках, ездила в Колпну покупать рожь и муку. Ясный, морозный день, красиво по-осеннему.
