Дневник женщины времен перестройки - [16]

- Вот так, - сказал Дмитрий Иванович. - Взяла, да и бросила. Сбежала от меня в Ленинград.

- Почему в Ленинград? - глупо спросила я.

- Потому что он там живет, и она с ним, оказывается, лет пять встречалась - познакомились на курорте. А я-то радовался, когда отъезжала она в Питер к подруге! Блаженствовал, что один.

Он подозрительно покосился на меня.

- Думаете небось, так мне и надо? Конечно, мне было не до нее.

- Вы ее очень любили? - спросила я почему-то ревниво.

- Да говорю же, совсем не любил! - возмутился он, и я обрадовалась. Но... - он беспомощно пошевелил пальцами, - как бы вам объяснить? Привык, наверное... По-настоящему я любил только свою работу, ее одну - все эти тайны психики, хитросплетение чувств... Вот и доизучался. Какой я к черту психолог: просмотрел у себя под носом...

- Так всегда и бывает, - вздохнула я.

- Ну да, да: муж узнает последним, сапожник ходит без сапог.

Он вскочил, забегал по комнате, потом сел рядом и снова, как там, в кабинете, взял в свои мои руки.

- Ну, хватит об этом. Она умерла.

- Не надо так о живом.

- Умерла! - ожесточенно повторил он, и я подумала, до чего же все мужики - собственники.

- Вы, наверное, подумали, что я собственник? - спросил он, будто подслушал.

- Ага, - я даже не удивилась, - именно так и подумала. А вы говорите: "Какой я психолог!"

- Не льстите, - нахмурился он.

- Слушайте, - возмутилась я, - что это вы себе позволяете? Вот что: проводите меня до метро.

- Нет, не уходите! - взмолился он. - Так хорошо с вами! Хотите еще чаю? Или музыки?

- Спасибо, не надо. Пошли лучше побродим. Смотрите, какое солнце!

Он послушно встал, и мы вышли на улицу. И тут мы впервые заговорили, я хочу сказать, заговорили по-настоящему. Я - про Алену и митинги, про мою диссертацию, про Славку и Соню, он - про то, какие у него попадаются удивительные пациенты, про детство, про своего отца, ученика Бехтерева, про сына, который хирургом на Севере... Про его неверную жену и моего далекого мужа мы не сказали ни слова.

- Мне пора, - спохватилась я.

- Я провожу.

- Что вы? Мытищи...

- Ну и пусть!

Я страшно обрадовалась и загордилась: в Москве не очень-то принято провожать - огромный же город! И мы поехали на вокзал, а оттуда в Мытищи. Тетя Настя деликатно отвернулась, когда мы проходили мимо, я, волнуясь, ввела его в свое временное пристанище, и он, конечно, из моего далекого далека никуда не уехал, тем более что было уже совсем поздно.

Мы открыли окно - свежий ветер ворвался в комнату, - погасили верхний свет и пили чай при настольной лампе. Комната утонула во мраке, остался четко очерченный круг - наши лица и руки, чашки и сахарница. Вторая, застеленная Настей, постель была не тронута, я предложила ее Дмитрию Ивановичу, он послушно лег, и, поговорив еще немного, мы погасили свет.

Оба мы лежали, стараясь дышать тихо и ровно, но я знала, что он тоже не спит.

- Люся, - осторожно окликнул он, в первый раз называя меня по имени.

- Что?

- Ужасно есть хочется, - по-мальчишески хихикнул он. - Мы ж после "Ивушки" ничего не ели, все чай да чай.

Я подумала.

- Ладно, сделаю вам яичницу.

- А себе?

- И себе.

Я встала, надела халат и ушла на кухню. А когда вернулась, хлеб уже был нарезан и тарелки расставлены. Я поставила сковородку посреди стола, и мы стали жадно поглощать яичницу, отодвинув в сторону совершенно не нужные нам тарелки. Потом мы вытирали сковороду хлебом, чтобы не появляться лишний раз в коридоре, потом, дурачась, он поднял, как школьник, руку.

- Можно выйти?

Я засмеялась и объяснила, в какой конец коридора ему идти.

- А душ? - осмелев, предъявил он претензии на цивилизацию.

- Ну это уж слишком! - запротестовала я, не очень, впрочем, уверенно.

- Я тихонечко...

Он пришел после душа прохладным и влажным. Я ждала, затаившись под одеялом, сдерживая дыхание. И каким бы он был психологом, если б улегся на стоявшую у противоположной стены кровать? И как бы я была разочарована, если б он даже не попытался меня соблазнить! Но он был хорошим психологом и оказался настоящим мужчиной: не пренебрег одинокой, истосковавшейся по теплу женщиной.

Через пять дней

Можно было ехать домой, но я ухитрилась остаться. Деловито оформляла и дописывала бумажки, связанные с защитой, но если по-честному, то разве в них было дело? Дело было, конечно, в Д.И.

Мы оба в ту ночь волновались и как будто спешили, оба были смущены нашей поспешностью, неловкой близостью, оба смущение это друг от друга старательно прятали. А утром все уже случилось по-настоящему. Он пришел ко мне отдохнувшим и свежим, после прохладного душа, обнял радостно и уверенно, и эта его радостная уверенность передалась мне. Утренний свет стеснял меня, но я закрыла глаза и погрузилась в блаженство осторожных, нежных прикосновений, медленного, неуклонного возрастания той прекрасной природной силы, которая спит в каждом из нас, ожидая, чтобы ее разбудили. Мы выпустили эту силу на волю, и взрыв ее не опустошил ни меня, ни Митю. Не разжимая объятий, лаская и покачивая друг друга, мы дожидались ее прихода снова и снова, и наслаждение было столь мучительно острым, что я с трудом удержалась от слез. Это было бы глупо, сентиментально, ужасно несовременно, я просто сгорела бы от стыда. Но я удержалась от слез и от слов, которые рвались из меня, деловито встала, приготовила завтрак, поймав удивленный, даже несколько встревоженный взгляд Мити, короче - вела себя непринужденно-спокойно, будто подобное приключение мне не внове. Митя подумал, поудивлялся, стал вести себя соответственно, и мне тут же стало так больно, что даже теперь, вспоминая тот день, я снова чувствую эту боль.