Дневник. Том 2 - [6]

Я сегодня совсем расстроилась. Взяла утром Евангелие, оно само раскрылось на 15-й главе <Послания> Павла к римлянам: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать», – меня поразил этот ответ на мои мысли. Конечно, я сильная. Приходится делать много, что кажется непосильным и для многих непонятным. Бондарчук меня называет самоубийцей.

Но тяжело.

В больницу старых не принимают. Нужен блат. Попросила Юрия выхлопотать разрешение у Машанского, начальника здравотдела. С няней Наташа тоже не закончила канитель. Ее прописали, дали паспорт. Чтобы получить карточки, надо заключить договор. В групкоме договор нельзя заключить без наряда из отдела по учету рабочей силы, а наряда не выдают без договора. А Шура, как 18-летняя, должна идти на насильственные работы по торфу, лесу, сланцу. Она же крепостная.

Or – les tyrans ont toujours raison и т. д. Нет <козы> с орехами…[32]

Рассказы Алеши Б. Варшава.

11 июля. 25 июня я перевезла Марию Евгеньевну в Мариинскую больницу. 26-го пришла к ней с Соней. Не хотели давать пропуска, состояние удовлетворительное, сказали, пропускаем только к тяжелым больным. Я все же добралась до заведующего отделением доктора. Произнесла магическое имя Машанского, который, благодаря просьбе Юрия, велел устроить М.Е. в больницу, и нас пропустили. М.Е. лежала уже с помертвевшим лицом. Она нас узнала, я прочла ей письмо Платонова, она не говорила, не захотела конфет, мы немного посидели, ушли. В ночь на 27-е она умерла. Я нашла карточку, когда ей было 17 – 18 лет. В бальном платье конца 70-х годов с медальоном на цепочке на шее, обворожительная девушка.

Бедная, бедная – один сын убит в ту войну, другой расстрелян, от нее это скрыли. Маргарита Валерьевна умерла в блокаду, зарыта где-нибудь в общей могиле, теперь Алексей Валерьянович. И одна с холодной эгоисткой Наташей.

Я делала все возможное, чтоб ей было легче, люблю я бездомным людям создавать иллюзию семьи. Создавала это своим детям, затем девочкам Старчаковым.

24 июля. Еще один утопающий. И я его спасла. Спасла, не надеясь на капиталы Карнеджи, которыми он награждал les enfants valeureux[33]. А за это спасение, пожалуй, стоило бы наградить, тем более что утопающий-то не более не менее как Юрий.

Пришел он ко мне и с большим волнением рассказал, что он в ужасном состоянии, что он может быть опозоренным, – одним словом, что его могут судить за двоеженство, так как он, не получив еще моего ответа на его просьбу о разводе, зарегистрировался с Александрой Федоровной, надеясь, что я всю процедуру развода сделаю тут. А я, помню, обиделась (хочешь разводиться – разводись сам) и послала ему официальное разрешение[34]. Когда он его получил, было уже поздно; как разводиться, когда его брак зарегистрирован! Почему же он так торопился, ведь я сразу же проделала все формальности? Оказывается, ему казалось, что он скоро умрет (это было в 1943 году). Я предполагаю, что А.Ф. на него очень наседала, и он зарегистрировался с ней, не подумав о последствиях.

И, как на грех, еще рассказал об этом Васе. А Вася спрашивает: можно ли это рассказать Ашкенази?

«Нет, ты представь себе: рассказать Ашкенази. Ведь это значит рассказать всему свету. Я, как нарочно, только что получил оба знака за лауреатство[35], затем “За оборону Кавказа”, “За доблестный труд”… вся грудь увешана… Добился известного положения, и если узнают об этом факте, меня же предадут суду; хотел пойти посоветоваться к какому-нибудь депутату Верховного Совета, но ведь черт их знает, кто из них работает в НКВД? Прежде я мог бы по-человечески поговорить, а теперь они пешки, трусливые пешки. Хочу к С.Б. Крылову пойти – этот не выдаст. Что сделать, какой выход найти, кошмар». Видно было, что он серьезно расстроен. И правда, по собственной неосторожности попал в нелепое положение.

И вот я придумала выход: мы развелись давно, разводилась я, уехав осенью 1924 года в Дорогобуж, и затем, взяв детей, уехала в Париж. Дорогобуж разрушен, сожжен, так же как и Смоленск, никаких архивов, конечно, не сохранилось. Скрывали это от детей. Свидетель я, враждебная сторона, и умершая теща.

Юрий был потрясен таким изобретением и даже на другой день, по телефону, поблагодарил меня.

Я не могу себе объяснить, зачем я это сделала человеку, который причинил мне столько горя. Я должна была бы злорадствовать, и только. Вероятно, потому, что я органически не могу не помочь человеку, когда он в беде.

А потом сама удивляюсь; каюсь редко.

Юрий сейчас очень мил к внучатам, одел их, очень ласков.

30 июля. Норма питания на месяц по детским карточкам:

Крупы 1 кг 200 гр.

Мяса 500 гр.

Масло 400 гр.

Сахар 500 гр.

17 августа. Утром, я была еще не одета, прибегает Анна Ивановна, глаза на лбу. «Я должна вам рассказать, это так страшно, так страшно!»

Вчера вечером состоялось торжественное собрание писателей в Смольном под председательством Жданова. За ним на эстраду вышли Прокофьев, Саянов, Попков, все бледные, расстроенные: в Москве состоялось совещание при участии Сталина, рассматривали деятельность ленинградских писателей, журналов «Звезда» и «Ленинград», «на страницах которых печатались пошлые рассказы и романы Зощенко и салонно-аристократические стихи А. Ахматовой».