Дневник. Том 1 - [10]
18 февраля. Жизнь надо переменить, и непременно. Так устроиться, чтобы не пропало даром то, что есть: способность к труду, к ученью, и главное – любовь к ученью.
А на курсы – непременно.
19 марта. Тяжело у меня на сердце, страшно тяжело. Неудовлетворение, какая-то внутренняя сутолока, суета, неуверенность. И от этого больно, больно, как будто кто-то умер или страшный сон снится, плакать хочется. Что же это, отчего так тяжко? Ой, Боже мой, как безысходно грустно. Отчего, почему? Потому, что все хорошее отъехало куда-то, потому, что меня, как Саула, Бог оставил. О! Эта возмутительная пустая отвратительная жизнь – жизнь без цели, без Идеала, без всего. И не от кого зависит – конечно, от меня, и тут-то и коренится самый гвоздь.
Необходимо мне разобраться в самой себе.
Дело в том, что за последнее время я как-то окончательно усвоила себе новую философию, а именно поставила себя центром своей жизни, и исходя из того, что я молода, что молодость скоро проходит, я ни о ком не думала и, конечно, была страшно недовольна всем, т. к., в общем-то, увлечения, конечно, нет. Но это пора бросить. Пока сама являешься центром, конечно, ничто и никто не удовлетворит… Пора мне смириться. Seul le silence est grand; tout le reste est faiblesse – le silence et la patience[74].
Это так; но теперь второе – мое образование. Мое полное ничтожество в этом отношении меня страшно мучит. Как поставишь себя с Стазей, то так мучительно больно станет, а ведь, право, не знаю, с чего начать. Собственно говоря, конечно, следовало бы так – что существует, затем – как существует.
Начать с естественных наук, затем историю, философию, искусство, литературу. Это, конечно, самый правильный путь, но путь долгий. Кроме того, я не умею читать. О! Вообще я полное ничтожество.
Что же делать? Надо выпрямиться, встряхнуться, авось и мы еще повоюем? А?
24 марта.
Хочется, хочется, хочется – чего? Не знаю. Думаю, чего-нибудь другого, что есть. Как, бывало, в институте мы говорили événement[76]. Мне хочется чего-нибудь новенького, чего-нибудь не такого, что повторяется каждый-каждый день, все одно и то же, одно и то же, и так без конца, и впереди то же самое, и так бесконечно. Ах, нужны курсы, мое единственное спасение.
Хоть бы что-нибудь случилось – но нет, никогда и ничего, и так мало-помалу затянет болото, тина. Чудный пейзаж.
Нет, ни за что и никогда.
Vanitas vanitatum et omnia vanitas[78], – сказал Соломон[79] в старости. А в молодости имел сотни жен.
27 апреля. Подходит к концу мое пребывание в Вильне. Надо будет подвести как-нибудь итог, не хитря и совершенно откровенно.
Конечно, я собой недовольна, я сделалась страшно эгоистична, и как от этого отделаться, и ума не приложу; очень уж меня манит жизнь на народе, болтовня (ух какая пустая!) и тому подобное; я все себя утешаю тем, что мы скоро уедем в Ларино и там примусь серьезно за дела. Надо мне измениться к лучшему, в особенности по отношению к маме.
А все-таки помимо всяких философствований мне бы очень хотелось любви, увлечения, но, кажется-таки, моя натура неспособна, хотя, конечно, главное происходит потому, что я сама никому не нравлюсь.
Итак, в Ларине я хочу серьезно заниматься: рисованием, чтением, итальянским, латынью, английским с Сашей[80] и вообще самообразованием, удастся или нет – это вопрос. Боже мой, помоги мне исправиться.
31 мая. Как мне жаль, что я не пишу дневник каждый день и не записываю то, что со мной бывает, о чем я думаю. Впоследствии, вероятно, было бы интересно прочесть.
Собственно, к каким я пришла выводам за это время? К самым грустным, а именно: что ужаснее нет жизненного строя как семейный. Семья – это такой ужас, такой, унижающий в человеке все человеческое, строй.
Я чувствую, что совершенно не способна к такой жизни, уж и теперь достаточно вкусила сладости семейной жизни.
Я буквально никого не обвиняю, но мне страшно тяжело дома; я понимаю вполне, как можно очертя голову замуж выйти за первого встречного или пасть еще гораздо ниже. Может, Соничка Бороздина так и поступила; я, конечно, не сделаю ни того, ни другого, только бы мне поскорее латынь изучить; отчего у меня так мало силы воли и характера? Это прямо ужасно и возмутительно. Я ничего не делаю того, что хочу делать. Кроме того, я заметила, читая определение ординарных людей в «Идиоте»[81], я глубоко была поражена тем, что так ужасно ординарна, что ничего-то во мне нет оригинального. Это грустно. Вообще я чувствую в себе полную несостоятельность: ни глубины, ни чуткости, ни серьезности чувств, ни оригинальности, ни даже смирения и кротости.
Год прошел с тех пор, как я кончила, и могу сознаться, какой тяжелый год. И главное, какая ужасная разница между этою жизнью и нашей дорогой, простой, откровенной и открытой жизнью. Жизнь между равными, без придирок со стороны, жизнь, где ты сама отвечаешь за каждое свое действие и знаешь, что если в чем нехорошо и поступила, то только за это и отвечаешь, и главное, знаешь, что имеешь дело с людьми, которые тебя не оскорбят ни за что ни про что, а если и сделают что-либо неприятное, то в твоей же воле повернуть им спину и не обращать никакого внимания. А здесь!
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.
Книга Владимира Арсентьева «Ковчег Беклемишева» — это автобиографическое описание следственной и судейской деятельности автора. Страшные смерти, жуткие портреты психопатов, их преступления. Тяжёлый быт и суровая природа… Автор — почётный судья — говорит о праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства и справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества.
Емельян Пугачев заставил говорить о себе не только всю Россию, но и Европу и даже Северную Америку. Одни называли его самозванцем, авантюристом, иностранным шпионом, душегубом и развратником, другие считали народным заступником и правдоискателем, признавали законным «амператором» Петром Федоровичем. Каким образом простой донской казак смог создать многотысячную армию, противостоявшую регулярным царским войскам и бравшую укрепленные города? Была ли возможна победа пугачевцев? Как они предполагали обустроить Россию? Какая судьба в этом случае ждала Екатерину II? Откуда на теле предводителя бунтовщиков появились загадочные «царские знаки»? Кандидат исторических наук Евгений Трефилов отвечает на эти вопросы, часто устами самих героев книги, на основе документов реконструируя речи одного из самых выдающихся бунтарей в отечественной истории, его соратников и врагов.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
Писательница Александра Ивановна Соколова (1833 – 1914), мать известного журналиста Власа Дорошевича, много повидала на своем веку – от великосветских салонов до московских трущоб. В своих живо и занимательно написанных мемуарных очерках она повествует о различных эпизодах своей жизни: учебе в Смольном институте, встречах с Николаем I, М. Н. Катковым, А. Ф. Писемским, Л. А. Меем, П. И. Чайковским, Н. Г. Рубинштейном и др., сотрудничестве в московских газетах («Московские ведомости», «Русские ведомости», «Московский листок»), о московском быте и уголовных историях второй половины XIX века.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.