Дневник - [168]

На четвертый день остались: Чертков, Саша, Ольга Толстая, я, Сережа, брат, Гусев, Беркенгейм, Никитин, Николаев, Страхов, Булыгин, Горбунов.

Я не написала еще о произошедшем инциденте: 22-го, пока мы сидели и беседовали в свидетельской комнате, ожидая своей очереди, влетела вся красная и взволнованная Леночка Горбунова. Так как она сидела все время в зале, то ее тотчас окружили, чтобы узнать, что там происходит.

Она рассказала нам, что судьи запретили ссылаться на Священное писание, что защитники против этого запротестовали и что теперь судьи с защитниками ушли об этом совещаться.

9 сентября 1916.

Чаще всего вижу во сне, что мы с Мишей почему-то разошлись, разъехались и потом встречаемся и страстно хотим опять сойтись. Я начинаю соображать, как бы это сделать, и чувствую, что к этому никаких нет препятствий, и всегда просыпаюсь с радостным чувством, что мы опять вместе и опять любим друг друга.

Вчера приехала из Кочетов (где прожила от 5-го августа по 8-е сентября) в Никольское-Вяземское к брату Сереже. Выехали с Таней на тройке с Максимом в 9 ч. утра, заезжали с ней в Черемошню к П. Г. Дашкевичу и к А. И. Путилиной. Смотрели имение, где я была 40 лет тому назад и где я в первый раз встретила своего будущего мужа. Водили они нас смотреть лазарет, который устроен в бывшем барском доме. Сейчас там только 8 раненых, но бывает больше комплекта, а лазарет устроен на 56 коек.

Пробыв 2 часа в Черемошне, мы поехали дальше и к Сереже приехали в 4-м часу. Забыла написать, что свою девушку Таню и Танину гувернантку я послала прямо в Ясную через Благодатное.

В Никольском застала Сережу, Машу, младшего Сережу, Марусю Олсуфьеву и маленького беженца Алешу Тараснека, которого Маша воспитывает.

С Сережей хотелось поговорить о разных вопросах. Во-первых, о новом завещании мама, которое меня все время, когда я о нем вспоминаю, мучает.

Я несколько раз говорила мама о том, что ее первоначальное завещание мне казалось несправедливым по отношению ко мне и Саше, т. к., уплативши пятерым братьям 200 000 за 200 десятин Ясной Поляны и им же завещав Ясную, — она этим лишает Сашу и меня той равной части денег или участия в Ясной Поляне, на которые мы имели бы право.

Помимо материальной несправедливости, которая для меня имеет очень второстепенную важность, я считала вполне несправедливым и, главное, непрактичным то, что после мама я не имела бы голоса в решении судьбы Ясной Поляны.

Недавно Лева поссорился с Сережей относительно того, что Лева считал, что надо запретить посетителям приходить в Ясную Поляну и надо комнаты папа предоставить для пользования семьи, а вещи из них перевезти в музей.

Сережа страшно сердился и всячески Леву порочил, так что наконец и Лева разорался и убежал к себе. Перед отъездом Сережа ходил к Леве мириться. Но впечатление осталось тяжелое.

Лева меня часто глубоко возмущает, и все сердце переворачивается иногда от его слов. Но мне помогает то, что я его считаю совершенно невменяемым.

Очень любопытно его отношение к отцу: болезненная зависть, бесплодная, смешное тужение для того, чтобы если не превзойти, то сравняться с ним в слове, и как результат этого бесплодного усилия — ненависть к его памяти.

Это нелепо, но это так.

20 декабря 1916. Ясная Поляна.

Вчера прочла в газетах поразительное известие: Распутина застрелили. Подробности не рассказываю, т. к. прилагаю вырезку из «Русского слова».

Давно уже многие говорили о необходимости «устранить» эту темную силу, и вот нашлись новые декабристы, которые пожертвовали собой для того, что они считают пользой для Родины.

Мне это грустно, и я думаю о том, что совершенное преступление никакой пользы не принесет нашему несчастному отечеству, а ляжет на совести свершивших это дело кровавым, несмываемым пятном.

«Застрелили собаку». По разве от этого наш правитель станет мудрее и выучится выбирать своих советчиков?

Разве истеричные, развратные женщины станут разумными и целомудренными?

Разве банкиры и министры с подмоченными репутациями станут честнее и разве они не найдут других лиц, которых можно будет подкупать для своей реабилитации?

Я думаю, что исчезновение Распутина ничего этого не изменит. А что этот случай может быть той искрой, от которой взорвется давно накипевшее народное недовольство, — не только возможно, но и вероятно.

Как бы Мишу волновало это событие. Он особенно интересовался Распутиным, в его записках многое о нем рассказано со слов людей, хорошо знавших его, и о нем.

Начинают говорить о мире. Не верится в то, что эти бедствия кончатся. В тылу настроение отвратительное: грабеж, жажда наживы, раздражение.

Счастье, что я в деревне. Живу в Яснополянском флигеле с Таней, Wells и молоденькой курсисточкой О. К. Григорьевой, которая готовит Таню в третий класс. Я Таней довольна. Хорошая, чуткая девочка растет, веселая, естественная, любящая.

Способности у нее средние, что очень странно, т. к. двух, трех лет это был совершенно феноменально умный и развитой ребенок. Не одну меня, а всех она поражала.

Мама живет в большом доме вдвоем с Душаном. Очень слабеет умственно, мало чем интересуется (не прочла даже статью о Распутине), становится болезненно скупа. Но нервами лучше: не сердится, не раздражается. Очень много забывает и все, что ни расскажет, — расскажет неточно.