Дневник сломанной куклы - [24]

Такая подробная жизнь мне нравится. Странно - я пока совсем не скучаю по дому. Что поделаешь? Черствая, как старый сухарь. Только Фили чуть-чуть не хватает. Иногда еще деда. Да и Димки - поделиться здешними впечатлениями. Но тоской или, там, ностальгией это назвать нельзя. Что-то вроде "печаль моя светла". Получается, для меня главное, чтоб любили, а кто - не важно? Любили дома, было хорошо, здесь тоже любят - и славно. Все тот же пруд, где я благоденствую, омываемая потоками любви и заботы. Что же я за рыба такая?

Но долго мне расслабляться не дадут - еще несколько дней поблаженствуем и полетим с Мышей в Дюрам (это в Северной Каролине), в клинику, где меня будут оперировать. Между прочим, клиника, в которой стажировался мой доктор Евгений Васильевич. А уже здесь отец Рут подтвердил - это то самое единственное место, которое нам нужно.

Но сперва были долгие обсуждения, потому что подходящие клиники есть в Миннесоте, в Бостоне, есть больница Джона Хопкинса в Балтиморе, там раньше работал Тед, отец Рут. Много чего есть. Но! Тед рекомендовал именно ту клинику, куда мы поедем, медицинский центр при университете. Тед туда звонил и обо всем договорился. Точка. Потом с тамошними врачами по телефону советовался отец. Все ведь повторяется! Как некогда мама с дедом, Вовка и Димка тряслись, когда мне предстояла операция, так и тут: отец и Рут все обсуждают и обсуждают, очень нервничают, а я - нисколечко. Ведь у меня появилась реальная надежда. А опасности, Господи! Сколько их уже было, этих опасностей, за мою долгую жизнь сломанной куклы!

Недавно меня показали семейному врачу отца и Рут - очень интеллигентному господину с усиками, доктору Ханкоффу. Он ведет прием в красивом здании, которое снимает пополам с коллегой. Там все при виде тебя сияют, сестрички все, как одна, молоденькие и хорошенькие, в регистратуре сидит красивый парень - позже выяснилось, сын самого доктора. Он учится в медицинском колледже, а на каникулах работает у отца. Мне произвели полный осмотр, рентген, то, се, сделали анализы. Даже к гинекологу заставили съездить, и мы с Рут ездили. Да, я узнала то, в чем была уверена и так: детей у меня после травмы быть не может. Я, хоть и догадывалась, все-таки от этого сообщения впала в некоторую тоску. И вдруг подумала: надо написать Димке, пускай женится на... своей... Обязательно. Из меня, даже если стану ходить, как человек, и чувствовать, как живая женщина, все равно не жена, не мать. Дядя Гриша... Даже сейчас, когда мне, в общем, хорошо, я желаю ему смерти. Смерти... Ничего другого. Да, это грех, но он на его совести.

Рут я про этот приговор не сказала. Зачем? Меня и так слишком часто жалеют. Хватит, займемся ногами. Мои медицинские документы отосланы в клинику, где будет операция. Оттуда ответили, что вероятность успеха процентов семьдесят, то есть в этом случае я буду ходить абсолютно самостоятельно, хотя, конечно, возможны некоторые осложнения, но будем надеяться. Все это, тыча указкой в мои снимки, разъяснил нам доктор Ханкофф. Я кивнула, люблю знать полную правду и заранее просчитать все варианты, от самого хорошего до самого плохого. А для меня, между прочим, самый плохой - это что все останется как есть, с постепенным улучшением в будущем, для которого нужны усилия и усилия, а также много чего еще. То есть российский вариант. Есть еще очень незначительная, можно даже считать ничтожная вероятность переселиться в мир иной, но о ней я как-то не думаю, хотя честный Ханкофф предупредил и об этом. Интеллигентно и с большим тактом, разумеется. Мыша, по-моему, разозлился, что эскулап так разоткровенничался, видно, боится, что я упаду духом. Стал мне торопливо рассказывать, как здесь многие женщины, которые вообще не могут ходить, прекрасно живут, вступают в брак, водят автомобили и проч. Я его успокоила: хуже, чем было, мне уже не будет, так что я не боюсь ничего. Совершенно. Только скорей бы. По-моему, он подумал, что я просто хорохорюсь назвал мужественной девочкой. Ха. Какое уж там мужество...

Димке про невозможность иметь детей я писать, конечно же, не стала. Не его это дело.

А я пока тут кайфую, меня холят и лелеют, возят по окрестностям, кормят экзотической едой - то в китайском ресторане, то, наоборот, в японском, где заказывают "sea-food" (морская еда - буквально); я плаваю в бассейне и веду задушевные беседы с Мышей. Теперь мы знаем друг о друге гораздо больше. Я рассказала, как мы жили эти годы, сколько для меня (и для всех) сделал брат. Мыша даже расстроился, сказал: ему стыдно, что он тут благоденствовал и не помогал нам. Ну, подумайте! Это ему-то стыдно. Ему, которого просто-напросто лишили отцовских прав! Эх...

А еще как-то он рассказал мне про свою жизнь после освобождения, в глухой деревне, - прописка в больших городах, да и вообще в городах, ему была запрещена. В той деревне в Кировской (теперь Вятской?) области он целый год работал в школе, преподавал химию, и говорит на полном серьезе, что тот год был для него одним из счастливейших в жизни! От него как бы отвязались "органы", к нему прекрасно относились в школе, вокруг была замечательная русская природа. Одного он был лишен - общения. Но после лагеря, где этого общения выше крыши, где человек никогда не бывает один, такой вакуум тоже был счастьем. Правда, продолжалось оно, т.е. счастье, недолго - школу закрыли, учеников было слишком мало. Нужно было искать новую работу, перебираться куда-то... Вот тогда и пришла отчаянная мысль уехать насовсем. "Если бы я тогда знал, что есть ты..." - сказал мне Мыша. И замолчал. Я знаю, почему замолчал - не хочет, чтобы я в чем-то винила маму. Все-таки очень он хороший человек, мой отец.