Дневник секретаря Льва Толстого - [76]

– Посмотрите-ка!

Я поглядел внутрь бутылки: муха карабкается по скользким стенкам вверх, к выходу через горлышко.

– Ах, несчастная! – сорвалось у меня.

– Да, – засмеялся Л.Н., – я тоже смотрел и думал: «Несчастная!» Теперь еще она выкарабкивается, а то совсем вязла. Невозможно было смотреть без чувства жалости.

– Так, стало быть, по-вашему, мух и морить не нужно? – озадачился скопец.

– Не нужно, – ответил Толстой. – Зачем же их морить? Они тоже живые существа.

– Да они – насекомые!

– Все равно.

– Мы так завсегда их морим.

– А я вот этих листов, знаете, видеть не могу.

– Как же от них избавиться-то?

– Нужно делать так, чтобы избавиться от них без убийства: выгонять из комнаты или соблюдать чистоту.

Л.Н. подошел и нагнулся к старику.

– Об этом хорошо сказано у буддистов. Они говорят, что не нужно убивать сознательно.

Он пояснил, что, позволив себе убивать насекомых, человек может себе позволить убивать животных и человека. Владимир Григорьевич напомнил Л.Н., что раньше он не имел такой жалости к мухам и даже утверждал противоположное только что сказанному.

– Не знаю, – ответил Толстой, – но теперь это чувство жалости у меня не выдуманное и самое искреннее… Да как же, я думаю, что, если бы кто-нибудь из детей увидал так муху, то он испытал бы к ней самое непосредственное чувство сострадания.

Скопец заметил, что не все могут испытывать это чувство. Л.Н. согласился.

– Да вот я сам был охотником, – сказал он, – и сам бил зайцев. Ведь это нужно его зажать между колен и ударить ножом в горло. И я сам делал это и не чувствовал никакой жалости.

– А позвольте, Лев Николаевич, – начал старик, – ведь вы сами на войне были?

– Был.

– Были?! – воскликнул тот изумленно.

– Как же, и в Севастополе был.

– В Севастополе были?!

– Был в Севастополе.

И Л.Н. рассказал, как он счастлив, что ему не пришлось убивать, так как, хотя его 4-й бастион и считался самым опасным местом, артиллерия, стоявшая там, была приготовлена лишь на случай неприятельского штурма, которого не случилось, и огня, таким образом, не открывала.

– И великие князья туда приезжали? – спрашивал явно знакомый с историей Крымской войны скопец.

– И великие князья приезжали. У меня был на 4-м бастионе Михаил Николаевич. Да недолго повертелся: ему там невкусно было.

Приехал новгородский корреспондент Л.Н., неоднократно судившийся в связи со своим отношением к «толстовству», Владимир Айфалович Молочников, маленький, юркий, наблюдательный, умный и разговорчивый.

Вечером Страхов читал свою новую статью, основанную на евангельских текстах, о компромиссе и принципе «всё или ничего».

Л.Н. высказался против обязательности евангельских текстов, которые извращены.

– Не хочется мне этого говорить, но уж скажу: как раньше я любил Евангелие, так теперь я его разлюбил.

Потом прочли одно прекрасное место из Евангелия, по изложению Л.Н.

– Я опять полюбил Евангелие, – произнес он улыбаясь.

После обеда и поздно вечером, когда все уже легли спать, – две телеграммы из Ясной Поляны, странного, сбивчивого характера, о нервной болезни Софьи Андреевны. Лев Николаевич вызывается в Ясную Поляну. Нужно завтра уезжать[36].

Настроение в доме подавленное. Л.Н. переносит испытание с кротостью.

23 июня

Вчера Страхов привел из Евангелия Луки притчу о царе, рассчитывающем наперед, может ли он с количеством имеющегося у него войска надеяться на успех похода. Федор Алексеевич относил смысл притчи к плотской жизни человека, а я высказал мнение, что притча может быть применима и к духовной жизни: стремясь воплотить идеал, человек должен рассчитывать свои духовные силы, чтобы не упасть под принятым на себя бременем.

Сегодня утром Л.Н. вошел ко мне со словами:

– Я согласен с вашим замечанием, которое вы вчера сделали Федору Алексеевичу, что тот текст можно отнести к духовной, а не к плотской жизни. Это совершенно верно. Вчера ведь мы говорили, что надо в нравственном совершенствовании начинать с легких вещей, а не с трудных, чтобы развить волю… И эта возможность разного толкования одного и того же текста опять подтверждает мою мысль, что нельзя придавать обязательного значения всему, что написано в Евангелии.

Потом он позвал меня, чтобы я передал переписчице рукопись разговора с крестьянином.

– Никто не приехал? – спросил он.

– Нет, Эрденко приехал с женой.

Михаил Эрденко – известный скрипач, желавший играть Л.Н. и для этого приехавший к Черткову.

– Приехал? Вы его никогда не слыхали?

– Нет.

– Получите большое удовольствие.

– А разве вы, Лев Николаевич, припоминаете его игру?

– Как же, как же!..

Выйдя к Эрденко, Л.Н. заметил ему:

– Наверное, еще лучше играете. Ваш брат всегда так, настоящий артист – всегда подвигается вперед.

Эрденко играл днем, потому что вечером Л.Н. надо было ехать, и в два приема – до и после его прогулки. Репертуар у него разнообразный, с преобладанием лирических вещей, в том числе на народные темы. Классики почти не были представлены – только ноктюрн Шопена и ария Баха. Увлечение техникой. В общем, очень хороший скрипач.

Л.Н. несколько раз плакал и горячо благодарил артиста и аккомпаниаторшу, его жену. Эрденко играл, между прочим, и Чайковского. Л.Н. не любит Чайковского, но «Колыбельная» и «Осенняя песня» ему очень понравились.