Дневник секретаря Льва Толстого - [113]

Л.Н. сказал:

– Как важно, что сначала вегетарианство принимается на религиозной основе, а потом и обосновывается научно. Наука только тогда сдается, когда уже нельзя иначе. Так и в других вопросах. Например, целомудрие. Наука доказывает тоже, что иначе места на земле не хватило бы.

Сергеенко заговорил о только что умершем бывшем председателе 1-й Думы С.А.Муромцеве. Он восхищался высотой его нравственной личности и выражал удивление, что при этом Муромцев не был религиозным человеком.

– Основа в нем была та же, – сказал Л.Н., – но ее некоторые не сознают, хотя бессознательно поступают согласно с ней. Основа та же, правда. Они находят, что религия – это мистично. Не хотят называть Бога, но сознают его.

Приносят телеграмму. Редакция «Петербургской газеты» просит сообщить о состоянии здоровья Толстого.

– Что же писать? – спрашивает Софья Андреевна.

– Напиши, что умер и похоронен, – смеется Л.Н.

Говорил о Ги де Мопассане:

– У него были задатки глубокой мысли, наряду с этой распущенностью, половой. Он удивительно умел изображать пустоту жизни, а уметь это может только тот, кто знает нечто, вследствие чего жизнь не должна быть пустой… Вот как Гоголь, например. Удивительный писатель!

Заговорил Л.Н. о Мопассане в связи с воспоминаниями, в которые пустились Татьяна Львовна и Сергеенко, о том, как они когда-то вместе писали пьесу[47]. Тип героини пьесы был срисован с умершей в Париже молодой талантливой русской художницы Марии Башкирцевой (автора известного «Дневника»[48]). Татьяна Львовна вспомнила, как Башкирцева, не называя своего имени, интриговала Мопассана остроумными, интересными письмами; он же отвечал ей письмами грубыми с предложением свиданий и т. д.

Говорил Л.Н., что не понимает современных философствующих писателей: Розанова, Бердяева.

– Чего они хотят? – спрашивал он.

Коснулись вопроса об отношении этих писателей к Владимиру Соловьеву. Л.Н. сказал, что в энциклопедическом словаре читал недавно статью Соловьева по религиозному вопросу и статья ему не понравилась.

Говорили о писателе Арцыбашеве:

– Да, кое-что читал. У него талант. И не меньше, пожалуй, если не больше, чем у Андреева.

Декламировал и хвалил «Silentium» Тютчева, стихи, напечатанные в «Круге чтения».

– Это образец тех стихотворений, в которых каждое слово на месте!

Потом декламировал пушкинские «Когда для смертного…».

– Этот молодой, не удивительно, – говорил Л.Н. о Пушкине, – но Тютчев! Я его видал и знал. Это был старичок, тихонький, говорил по-французски лучше, чем по-русски, и вот такие стихи писал!..

Оживился вечером, и так хорошо шла беседа. Спросил Татьяну Львовну, когда она едет.

– Через два дня.

– Ну, значит, нам еще можно не танцевать?

– Можно!

Сам предложил завести граммофон.

– Можно, Лев Николаевич, поставить Патти?

– Ну, Патти так Патти!

Однако, уйдя в кабинет, через десять минут запер дверь из гостиной в зал. Только когда раздались звуки его любимого штраусовского вальса «Fruhlingsstimmen», снова распахнул обе половинки двери.

6 октября

После болезни Л.Н. еще слаб. Ходил гулять утром. Ни за что не хотел дать Илье Васильевичу вынести ведро с нечистотами, вынес сам, как всегда. Утром позвонил: два звонка. Я пришел, он смеется над сигнализацией.

Показал ему фотографию матери и брата, которую сегодня от них получил.

Л.Н.:

– А-а-а! Это мне очень интересно. Какая она свежая! А он что же?

Я объяснил.

После завтрака Л.Н. пошел было гулять, но вернулся и велел сказать, чтобы седлали лошадей и что он поедет верхом. Сопровождал его я.

– Мы недалеко поедем? – спросил я, когда мы выехали со двора.

– Нет, недалеко. Все-таки мне гораздо легче ехать, чем ходить. И свежим воздухом дышишь. Лошадь смирная, прыгать не буду.

Приехали к обеду Страхов с дочерью, Булыгин и Буланже. За обедом Л.Н. рассказывал, как приходили к доктору Татьяны Львовны в Кочетах мужики. Пришли они из города или из деревни, лежащей совсем возле города. Доктор и спрашивает мужиков, почему же они не ходят к городским докторам.

– Да что, батюшка, те-то уж вовсе жулики! – отвечали мужики.

Конечно, рассказывая, Л.Н. с увлечением смеялся. Но еще больше смеялся он, так что и есть не мог, по другому поводу. Татьяна Львовна была сегодня по делу в Туле. Кто-то спросил, ела ли она там.

– Как же, в Чернышевской.

– Одна?

– О нет! Я без кавалеров не бываю.

Вот это «без кавалеров не бываю» и заставило Л.Н. заразительно смеяться. В смехе этом чувствовалась его любовь к дочери.

Вечером все сидели за чаем. Вошел Толстой. Я встал, чтобы уступить ему место за столом. Он взял меня за руки и стал усаживать.

– Садитесь, голубчик!.. А мускулы у вас есть?

– Пожалуйте! – Я сделал напряжение.

– Есть! – сказал он, пожав мускулы.

Из разговора за чаем отмечу слова Л.Н. по поводу Португальской революции.

– Нужна революция, чтобы уничтожилась эта глупость, когда сидит какой-то король, без всякой надобности!..

Завтра я собираюсь, воспользовавшись выздоровлением Л.Н., отправиться пешком в путешествие верст за сорок – сначала к Булыгиным в Хатунку, а от них еще дальше – к Буткевичам в село Русаново, за Крапивной. Я окончательно решился взять свои бумаги из университета, а так как при этом я предполагаю прочесть студентам реферат против университета, да еще грозят осложнения в связи с призывом на военную службу, то мне и хочется напоследок повидать друзей и проститься с ними.