Дневник русской женщины - [94]

Я в двадцать два года была куда серьёзнее его… Оттого что я внимательно выслушала все его признания относительно прошлого, все мечтания о будущем — он пришёл в восторженное настроение и чуть не клялся в преданности до… самой смерти, в том, что оказать мне какую-либо услугу — составит величайшее счастье его жизни. Это меня рассмешило.

— Ну, а если я поймаю вас на слове и действительно пошлю с поручением? — спросила я.

— Я только этого и желаю, — пылко воскликнул юноша.

— Хорошо. Я сейчас напишу письмо, а завтра рано утром вы пойдёте в госпиталь Бусико, спросите мсье Ленселе и подождёте ответа.

И я внутренне смеялась от души. Забавно было видеть, как он весь насторожился при слове “мсье”, как явное огорчение отразилось на его лице. Пришлось для его успокоения объяснить, что посылаю его к интерну за книгами, нужными мне, а посылать письмо по почте — долго ждать ответа, так удобнее, он скорее принесёт.

По мере того, как я объясняла, лицо его прояснялось, и наконец, — вполне убеждённый, что “ничего тут нет” — он с тем же восторгом принёс мне бумагу, перо, чернила и конверт, и я наскоро написала записку…

24 мая, пятница.

В одиннадцать часов утра Herrmannsen стучался в мою дверь.

— Войдите.

Он вошёл сияющий. Я знала, что ему доставит удовольствие подробно рассказать об исполненном поручении,— а мне — выслушать. Недаром немцы — народ обстоятельный. Он начал с того, как нашёл конку, как сначала перепутал и не на ту попал, и потом догадался, пересел на другую и т. д. Наконец, как пришёл в Бусико, как его впустили, как он долго ждал в павильоне. “И вот он вышел. Я ему передал ваше письмо, он взял, прочёл, спросил, как вы себя чувствуете, я сказал, что не знаю, — и потом куда-то ушёл и принёс ответ. Вот”.

И Herrmannsen достал из бокового кармана своего сюртука вчетверо сложенный жёлтый листок, на котором было напечатано “Бесплатные консультации” — там наскоро, его рукой были написаны две строки: “Приходите сегодня вечером, после обеда. С уважением, Ленселе”.

— Знаете, мадмуазель,— прибавил честный немец, — он мне показался красивым и серьёзным малым.

Так он красив? А ведь, в самом деле, я ещё до сих пор не успела рассмотреть его лицо.

И так же добросовестно ответила немцу:

— Да? А я и не замечала; каждую нашу встречу я находилась в таком состоянии, что и глаз не могла поднять. — И я от всей души благодарила милого юношу.

В восемь часов я одевалась, чтобы ехать в Бусико. Наступающее лето заставило расстаться с траурным платьем, и вместо чёрного корсажа я купила несколько белых. Большая белая шляпа а la Bergere… Впервые в жизни я одевалась с удовольствием: зеркало отражало прелестную молодую женщину, которая счастливо улыбалась мне…

Мне казалось, что электрический трамвай идёт медленно… и ещё пришлось ждать бесконечные десять минут у вокзала Монпарнас, так как трамвай оказался переполненным…

Вот наконец — улица Лекурб… а там немного дальше Бусико… Опять неизбежный вопрос консьержа:

— К кому вы, мадмуазель?

— К мсье Ленселе.

— Первый этаж, направо.

Перед тем как позвонить, я посмотрела на маленькую аспидную доску, на рамке которой черными буквами напечатано “interne de garde” {Старший субординатор (франц.).}, а на доске мелом написано было: Lencelet.

Так вот отчего он бывает здесь по пятницам, значит, это его дежурство.

Я позвонила. Горничная отворила дверь.

— Мсье Ленселе просил Вас немного подождать, — сказала она, вводя меня в библиотеку.

Дверь соседней комнаты тотчас же отворилась, и из неё вышел Ленселе.

— Здравствуйте, мадмуазель… прошу вас подождать в моей комнате… Мы сейчас обедаем… <…>

Мы прошли в его комнату. Он зажёг электричество. Окно было открыто, и поток майского воздуха лился в комнату.

— Извините, что я вас оставлю. Так вот, почитайте пока, а если хотите — вот и медицинские книги. Я скоро вернусь.

И он быстро ушёл.

Оставшись одна, я с любопытством осмотрелась. Дверца зеркального шкафа была приотворена. Я заглянула туда: толстые книги в красивых переплётах стоят там… Ни вещей, ни платья — ничего! Как странно… Туалетный стол — пустой. Чем больше вглядывалась я в обстановку комнаты, тем более она производила впечатление чего-то двойственного — точно она служила каким-то временным пребыванием. Письменный стол был буквально завален книгами на французском и немецком языках с массою рисунков… среди них валялась пачка запылённых визитных карточек. Я взяла и прочла: “Е. Ленселе. Старший субординатор, ул. Брезен, 5”

Так вот оно что! значит, он живёт не здесь, а где-то в городе.

Ящик письменного стола был не вполне задвинут: в нём лежала масса всяких бумажек, писем…

Я плотно задвинула ящик и рассеянно перелистывала толстый медицинский том. Из книги выпала закладка — узенький клочок бумаги, вырванный из тетради — как мне сначала показалось.

Я подняла его, чтобы вложить обратно на место, и вдруг нечаянно прочла: “pas trouvee chez moi” {Ненадолго отлучилась (франц.).}…

Письмо от женщины!

И только тут заметила я, что клочок бумаги был элегантной голубой узенькой карточкой с золотым обрезом, такой узкой и длинной формы, какой я ещё не видала.

Так вот как…

Я вертела в руке бумажку. Взглянула ещё раз… какой неразборчивый почерк! только и видно, что, “ненадолго отлучилась…” — должно быть извинение, что не застал её дома. Вверху стояло число: 2 февраля 1900…