Дневник русской женщины - [116]

И я кокетничала с Danet и позволяла ему целовать мои волосы. Ведь только через него я и могла попасть на этот бал, и чем больше он увлекался мной, тем вернее было то, что он сделает всё, и этого только мне и было нужно. <…>

7 декабря, суббота.

<…> Звонок… <…> В комнату влетел сияющий Андрэ.

— Я устроил ваше дело! нашёл учителя! согласен за двадцать франков в месяц давать два раза в неделю уроки по древним языкам и поправлять французские сочинения. Это мой бывший преподаватель, превосходный педагог. Вот его адрес. Пишите поскорее…

— Да неужели правда?! правда?! — и только присутствие Danet удержало меня броситься на шею Андрэ, и я ограничилась тем, что протянула ему обе руки.

— Не знаю, как вас и благодарить!

Андрэ видел, что он не один, и поэтому не хотел остаться ни на минуту.

— Я только забежал вам сказать, спешу в библиотеку. До свидания!

Он пожал руку Danet; я пошла проводить его в коридор.

— Для вас, для вас! — шептал он, обнимая меня. — Паж исполнил поручение крёстной… теперь — награда… награда.

Я чувствовала, как в темноте коридора блестели его глаза, и, взяв его голову, поцеловала беззвучным долгим поцелуем, чтобы никто ничего не слыхал, и потом потихоньку освободилась от его объятий… Заперла за ним дверь.

Danet, сидя в моей комнате, усердно рисовал детали костюма…

— Как хорошо будет! — повторял он. <…>

— Скоро ли бал?

— 16 декабря.

Как ещё долго ждать! как долго! Кажется, и не дожить до этого дня. <…>

10 декабря, вторник.

Я понемногу привыкла к свободной атмосфере гостиной Кларанс. Некоторые слова всё ещё остаются для меня тайной, но откровенность и смелость выражений уже не шокируют меня больше. <…> И ведь вся эта молодёжь нисколько не хуже других, тех, которые подходят к нам, молодым девушкам “из общества”, с безукоризненно почтительной манерой, вполне цензурной речью…

Мне интересно изучать эту мужскую подкладку. <…> Скульптор так и вертится около меня, впрочем — это слово не идёт к его неуклюжей грузной фигуре.

— Как вы хороши, как вы хороши! Вы вся создана для искусства… С вами можно сделать хорошие вещи,— говорил он сегодня по-русски, усевшись около меня.

— Перестаньте… уверяю Вас, мне надоели эти комплименты, — отвечала я.

— Это правда, а не комплименты. Я оцениваю вас с художественной точки зрения. Вы никогда не носили корсета?

— Нет.

—То-то и видно, что вы не изуродованы, как большинство женщин. Знаете что — позируйте мне! Я сделаю с вас красивый бюст и статую… и вам дам, конечно… Право! сделайте мне такое удовольствие.

— Для головы я согласна.

— А так, вся?

Я строго взглянула на него.

— Отчего нет? — нисколько не смущаясь, продолжал Карсинский.

— Оттого что… подобное предположение…

— Вот тебе и раз! а ещё считает себя передовой женщиной! Вот вам и развитие! Что ж, по-вашему, нечестно, неприлично — позировать для художника? <…> По-вашему, выходит, что ремесло модели как труд — презренно? А туда же — кричат всякие громкие фразы об уважении к труду… — неожиданно заговорил Карсинский серьёзно, искренне и убеждённо, чего я от него никак не ожидала… <…>

И Карсинский, грузно поднявшись с места, шумно двинул стулом и отошёл в другой угол.

Мне стало стыдно. И я подошла к нему.

— Послушайте…

Он поднял голову.

— Ну?

— Я хочу вам сказать, что вы не должны быть так резки; в данном случае и непривычка играет большую роль.

Он посмотрел уже более смягчённым взглядом.

— Хорошо, от непривычки можно избавиться — привычкой… <…>

14 декабря.

Получила от Danet письмо, что костюм готов, и я могу примерить его. Что я примерю у него на квартире — это было условлено и раньше, чтобы не узнала хозяйка. <…>

На широком турецком диване, обитом красным плюшем, лежал костюм: туника цвета mauve и пеплум — creme {Кремовый (франц.).} — всё из дешёвой бумажной фланели. Но этот материал казался дорогим и красивым в изящных складках костюма, который был сшит так, как шьют только здесь и нигде больше. <…>

Danet всё обдумал, как настоящий артист, — купил чулки, сандалии, ленту на голову и камни на неё наклеил…

Я, не раздеваясь, тут же на платье надела тунику и пеплум… Очень хорошо, как раз для меня. Как Danet снял мерку, я уже и забыла — кажется, длину и ширину груди, — однако, всё впору. И он смеялся над моим восхищением работой… <…>

— Ну, теперь я покажу вам пригласительные билеты. Надо вписать ваше имя. В Брока мне выдали дамский билет, не вписывая имени, по доверию. — Я сказал, что приведу с собой девушку-цветочницу… польку. Но всётаки имя вписать нужно, это формальность… Так какое же мы придумаем? По кортежу я буду римлянин, а вы моя вольноотпущенница.

Это слово мне напомнило что-то. Ах, вот!.. Да ведь в романе “Quo Vadis” {“Роман Генрика Сенкевича (1846—1916) “Камо грядеши” (1896).} есть вольноотпущенница Лигия… По-французски это только выходит не так красиво — Lygie {Lygie, в русском произнесении — “Лижи”, с ударением на второй слог.}, а лучше Lydia — это и по-русски также. <…>

16 декабря, понедельник.

С трудом дождалась конца урока Franco-English Guild. В четыре часа бросилась бежать домой, — и, вся запыхавшись, влетела в столовую, где madame Tessier с матерью спокойно дремали в сумерках, сидя у камина.