Дневник романтической дурочки - [51]

— Руфа, а почему ты думаешь, что в этих небылицах не проскакивали настоящие факты? Я сейчас уже не очень помню его «сказания», но ощущение, что многое может быть правдой, осталось, — сказал Митя.

Я оглядела присутствующих и, к моему немалому удивлению, обнаружила, что всех страшно заинтересовали Митины слова.

— Но его же убили, — тихо прошептал Саша. — И вы полагаете, тому причина лишь буйная фантазия старого человека? — Он внимательно посмотрел на Андрея Сергеевича.

— А у вас, молодой человек, есть другие сведения? — вцепился тот птичьим взглядом в Сашу. — Я тоже не уверен, что это были лишь мифы, но кто об этом мог знать.

— Тот, кто знал про коллекцию и поверил в эту историю. Или тот, кто видел марки, — отрубила Ольга.

Все посмотрели на Руфу и в полной тишине ждали ответа.

— Я действительно видела альбомчики, но и только. Значит, был кто-то еще, кто хорошо знал о конкретной марке.

Я вспомнила, что перед смертью Илларион Валентинович отдал мне сверток для вручения Руфе. Что там было? Спросить невозможно, но интересно — до дрожи в желудке.

После утверждения Руфы, что ей лично об этом ничего не известно, все постарались переключиться на другие темы и «сладостно вкушать» подоспевшие очередные пироги. Я незаметно выскользнула в коридор, так как видела, что Митя покинул гостиную. Из кухни доносились голоса.

— Я надеюсь, ты помнишь о своем обязательстве, — жестко наступала Маша.

— Я не отказываюсь, но у меня сейчас нет денег. Подожди до начала выступлений.

— Я жду последний раз. Имей в виду, всем расскажу. Ты думал, смылся в Италию и я тебя не достану?

— Маша, но если ты всем растреплешь, ведь лучше никому не станет, а ты потеряешь все.

Я практически вдавилась в проем между комнатой и кухней и не дышала. Что это, о чем они говорят? Как Маша смеет так разговаривать с Митей? Было понятно, что ни вмешаться, ни защитить предмет моего обожания не могу. Опять тайна. На душе стало холодно. Естественно, мне ни на минуту не пришло в голову, что Митя может быть в чем-то виноват. Пока я соображала, куда мне деться из своего закутка, мимо меня, как метеор, пронесся Митя и, влетев в комнату, сразу стал прощаться, якобы он вспомнил, что у него репетиция.

— Ну что ж, мой дорогой, — иронично заметила его бабушка, — творчество прежде всего. Беги, не забудь про верхнее «до».

— Да, да. Я все помню.

После ухода Мити компания разделилась по интересам. Руфа, склонив голову к плечу Андрея Сергеевича, о чем-то тихо шептала. Сашечка, спросив разрешения хозяйки, пошел копаться в ее костюмах и делать эскизы. Эва отправилась доругиваться с Машей. Мы остались с Ольгой наедине.

— Ты ни о чем не хочешь меня спросить, Лерочка?

— Например, о чем? Так чтобы тебе не было неприятно, а мне неловко.

— Ты знаешь, где я была все эти годы?

— Нет, то есть кое-что мне сообщали, но, как всегда, без подробностей.

— Я работала в театре, неподалеку от Даниной зоны.

— Угу, только…

— Ты хочешь спросить зачем? Теперь уж и сама не знаю. Тогда мне казалось, что ему будет легче, если кто-нибудь из близких окажется рядом.

К сожалению, теперь мы уже не сможем продолжить наш с Олей разговор. Вернее, это был монолог, ей хотелось выговориться и оправдать бесцельные, как она в результате поняла, годы. Человеку только кажется, что он делает добро исходя из интересов того, кому он предлагает свою помощь. В первую очередь он хочет удовлетворить свою собственную потребность в полезном деянии. Именно так произошло и с Ольгой. Поступив, как декабристка, она не нашла нужного отклика на свой самоотверженный поступок. Вернулась разочарованная и несколько обескураженная. Теперь я ее хорошо понимаю. Любовь, нежность нельзя заставить принять. В этом мы оказались с ней по-идиотски похожи. Ее залихватская решительность никому не помогла, а ее жизнь… Я вскочила и снова стала бегать от калитки к скамейке. Неужели и меня ждет такой финал? Дом как-то наклонился или уже мне мерещится, кошка или кто-то еще прошуршал в трескучих листьях. Надо убираться отсюда… Пока я предавалась воспоминаниям, наступила ночь. Холодно, безмолвно, страшно. Лучше уж я пойду в дом…

Дом был, как всегда, пуст, только кое-где прорванная паутинка оповещала о том, что иногда здесь появлялись люди. Надеюсь, сейчас никому не придет в голову сюда заявиться. Или лучше, чтобы пришли?

Тот наш разговор с Ольгой остался незаконченным. Она успела только сказать, что, скорее всего, у Дани через короткое время все изменится. А ей надо что-то предпринимать, так как она не закончила институт и ее без диплома в столичный театр не возьмут.

— А как ты жила? — спросила Ольга.

— Так же, как и до твоего отъезда. Ничего не произошло.

— Ты думаешь? Кстати, Даня о тебе спрашивал и просил передать привет и благодарность, что ты навещаешь Руфу.

— Ему не за что меня благодарить. Я делала это не так уж регулярно, да и Руфа прекрасно справляется с проблемами сама. Смотри, как она оживленно беседует с Андреем Сергеевичем.

— Думаю, они опять плетут заговор против судебной системы, — засмеялась Ольга. — Дай бог, у них получится.

Странная вещь неловкость. Вроде бы и можно задать вопрос и есть надежда, что тебе на него ответят, но я всегда боялась оказаться неделикатной или излишне любопытной. И получить справедливый отпор. Теперь, вспоминая людей, которые меня окружали, я понимаю, что не знала про них почти ничего. Возможно, я не наблюдательна. Но, скорее всего, я давала им возможность предстать передо мной такими, какими они хотели казаться. Да и самой мне спокойней было видеть лишь внешнюю сторону, не пытаясь заглянуть внутрь. Сейчас я за это расплачиваюсь, а винить некого. Скоро моя примитивная исповедь подойдет к концу. Как это обычно бывает, после томительного ожидания яркая вспышка возникает внезапно