Дневник путника - [17]

Не знаю, когда ко мне впервые пришло это чувство. Сколько себя помню, живу с ним. Горечь: сколько в мире городов, деревень, где я никогда, никогда не буду. Сколько лиц, которых я никогда не увижу. Какое страшное слово. Вот сейчас я его преодолеваю. Мы уже встретились. Мы пересеклись. С бывшим матросом из Сычевки я сказал, что ему не поможет путешествие, когда в груди тесно. С удивительно тихой и трогательно задумчивой Дубравой — я подремал под ее кудрявыми деревьями. С теленком — я говорил ему что-то глупое, нежное, а он лизал мне руку своим шершавым языком. С этим мальчуганом, старухой. И уже нет этого безысходного никогда.

И еще одно, грозное, перед чем я бессилен, всегда жило во мне. В детстве я уходил на окраину своего маленького городка и часами смотрел на полоску леса на дальнем горизонте. Меня что-то тянуло туда, манило. Будто там — настоящее, а здесь — временное. Там — небесное, здесь — земное. И однажды я ушел. К тому лесу. Шел долго, шел в какой-то полупьяной радости. Когда пришел, увидел обыкновенный лес, обыкновенное поле. И — новый горизонт. Еще одна полоска другого, дальнего леса. И вот так с тех пор — всю жизнь. Почти весь год я нормальный, обыкновенный человек. Живу. Радуюсь и плачу. Мечтаю быть лучше — и грешу. Но раз в году эти две силы — горечь (Александр Грин называл это зовом несбывшегося) и сладкая тоска по небу, по горизонту, что вдали — заставляют меня бросать все, и я ухожу, не в силах противостоять им.

Сегодня был удивительный закат. Я входил в Юсупово. Не буду рассказывать, как приютили меня в общежитии, как всю ночь за стеной пили, пели, танцевали, любили. Уже утром я об этом забуду. А вот закат забыть невозможно. Огромный огненный шар садился за край земли, туда, где я был утром. Я устало брел вверх по бесконечному склону и думал о том, что сил у меня больше нет. Под ногами, как всегда справа что-то пискнуло. Трясогузка. Моя старая знакомая. Огненный шар за спиной покатился вниз. Восток был темен, запад пылал. Сразу же подул ветерок. С каждым дуновением в меня вливались новые силы. Впереди показалось Юсупово.

28 июня. Бабочки

Не хочу лишний раз копаться в собственном подсознании, но факт остается фактом: оказалось, что я действительно должен был спешить в Плавск. К счастью, я успел. Но до Плавска еще предстояло дойти. По раскаленной от солнца серой ленте шоссе. С постоянным искушением сесть в попутку. Их в этот день останавливалось очень много. Вообще-то я, попадая в тот или иной район, в ту или иную область, имею привычку, наверное, дурную, судить о душевных качествах местного населения по тому, как часто передо мной, путником, останавливаются проезжающие машины. Ведь я не голосую, и если водитель притормаживает — он добрый, отзывчивый человек. И в этом меня никто не переубедит. В Плавском районе, судя по первым дорожным часам, много хороших людей.

Две бабочки-капустницы весело порхают впереди меня. Одна догоняет другую. Они то взмывают вверх, то подлетают почти к самой земле. На меня они не обращают никакого внимания. Сейчас я и впрямь верю, что миром правит Любовь. О ней говорил Христос, о ней сейчас кричали всему миру два этих крошечных существа. Они ликовали, кружась в каком-то немыслимом вихре. Их любовь продлится мгновение, но не покажется ли оно им вечностью? Не миг ли — наша земная жизнь в бесконечном потоке мироздания?

Молоковоз с шумом промчался мимо меня, оставляя за собой легкое облачко пыли. Когда пыль рассеялась, на асфальте лежала одна из бабочек. Лежала на боку, сложив крылышки. Они два раза встрепенулись и затихли. Теперь ими будет играть только ветер. Вторая бабочка подлетела к первой, покружила подле нее, не рискуя присесть на асфальт, затем резко взлетела и исчезла в бело-голубой вышине. Молоковоз был уже далеко. И ни он, ни тот, кто был за его рулем, так никогда и не узнают, что только что они совершили великое преступление. Они убили живое существо. А с ним умерла любовь. Я взял на руки мертвую бабочку. Только что она переживала апофеоз жизни, сейчас в моих руках — безжизненный светло-зеленый листок. Я перенес ее с асфальта в придорожную траву. Пора было идти дальше. На ум пришли строки из Бальмонта:

Если умру я, и спросят меня:

«В чем твое доброе дело?»

Молвлю я: «Мысль моя майского дня

Бабочке зла не хотела».

Упорно всматриваюсь вдаль, но Плавка все не видно. Вскоре становится ясно, почему. Город лежит в низине, на берегу реки Плавы. Отсюда его название. Хотя до семнадцатого года все, кто ехал на юг, на Харьков, Симферополь из Москвы проезжали большое торговое село Сергиевское. До сих пор сохранились старые торговые ряды. Несколько поколений краеведов бьются за их сохранение. И несколько поколений местных властей равнодушно наблюдают за медленной гибелью торговых рядов, которые и в существующем состоянии — украшение города. Написал равнодушно, хотя ни с кем из власть предержащих не общался. Но если гибнет что-то дорогое, близкое, равнодушию откуда взяться? Еще был знаменит Плавск в старину своими певчими. О них уважительно отзывался Тургенев. И сейчас город, как и сто лет назад, пересекает шоссе Москва-Харьков. Сотни машин снуют взад и вперед, делая зной просто нестерпимым. Если добавить сюда низинное положение города… Я вообще сочувствую городам, чьи кварталы пересекаются автомагистралями. Я шел по обочине, то есть городскому тротуару одной из них и уже с трудом верил, что два часа назад я шел по пустынной дороге вслед двум порхающим капустницам. Но сейчас я спешил на встречу с моими друзьями. А если точнее, на встречу с моей юностью. И все было замечательно. И все было хорошо. Они уезжали, у них оставалось несколько часов, и как здорово, что я успел вовремя.