Дневник путешествия от Читы - [2]
Своеобразным откликом Стерну является и этот дневник. В этом отношении особенно характерна запись от 14 августа: о тех настроениях, с которыми берется он за книжку Скриба. «Душа и сердце мое были настроены к поэзии. Прекрасные картины природы, беспременно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка — тень свободы хотя бы для одних взоров…» и т. д. В том же духе лирическая концовка, которой обрывает он свои записки. «Спокойной ночи вам, звезды, луна и все красоты дикой природы!..» Едва ли будет ошибкой отнести и этот дневник к группе чувствительных путешествий, которыми так богата русская литература конца XVIII и начала XIX века. Как ни были своебразны и обстановка, и условия пути, впечатления неизменно отливались в готовую литературную Форму.
Дух XVIII века чувствуется и в строках, посвященных встрече с бурятами. Это еще то умиленно-восторженное отношение к «диким племенам», которому учили Руссо и руссоисты. Позже Н. Бестужев сумеет иначе подойти к жизни этих племен и даст вдумчивые и глубокие очерки о быте, Фольклоре и хозяйстве бурятской народности[3].
Чита. Мы разделены были на две партии; первая должна была идти под начальством плац-майора, а вторая под личным надзором самого коменданта[5]. Все мы разделились по юртам, т. е. по пяткам, число людей, могущее вместиться в юрте; я был в пятке с братом, Торсоном, Розеном и Громницким[6]. На каждых двух человек назначалась подвода для поклажи скарбу под предлогом хворым, а т. п. разрешили иметь свои повозки. — Мы просились во вторую партию.
Августа 7. Поутру в ненастную погоду выступила первая партия. — Все остальные наши товарищи из прочих 2-х казематов были переведены к нам, в большой каземат.
9-го. Поутру в 9-м часу выступили и мы. Взвод солдат впереди и сзади, по бокам цепь солдат и конных казаков окружали нас. Народ толпился у ворот каземата. — Все плакали, прощаясь с нами и наделяли желаниями на дорогу[7]. — Я решился идти пешком, не смотря на дождь и слякоть, которые, как казалось, в самом начале хотели испытать мою решительность[8]. — Комендант нас обогнал, чтобы переправить через Читу, до коей 4 версты. — Я любовался проворством ловких бурят, переправлявших нас. — Дождь не переставал. — Холодно. Переправясь, мы пошли скоро.
Чита скрылась, мы вышли на Ингоду, оставив за собой вправе Кинонское озеро. Прекрасные виды!
Остановились в юртах при деревне Черной. — Для нас назначалось 7 юрт, 8-я для офицера. Для коменданта поодаль[9] — еще для караульных солдат. Етот трудной переход в такую погоду нас измучил — все думали только о спокойствии — я тоже — даже забыл полюбоваться природою, на которую я в первой раз мог взглянуть не через железные решетки тюрьмы. — Но впрочем и не на что было любоваться. Природа была угрюма. Я спал как мертвой.
10-е. Переход до станции Домно-Ключевской (20 верст, 13 дворов). Близ самого станка встретили нас буряты, посланные тайшею и перевозили на лошадях через топкое место. — Везде мостки, пастилки. Какая заботливость, чтоб мы не промочили ножки. Это было для нас забавно[10].
11 числа. Дневка, дождь, — скука и досада, что нельзя полюбоваться видами. — Юрты наши; промокают. — Но мы — все люди мастеровые — мы кое-как нашли средство избавиться беспокойств на ночь. — В других юртах были смешные сцены. — Редкой проспал без омовения.
11-е. Дневка. Дождь — в юртах сыро и холодно. — Доброй Смолянинов приходил прощаться с нами. Три предмета только заставляют меня жалеть о Чите: живописные окрестности, прекрасный климат и доброй Смолянинов[11]! О климате я говорю сравнительно с Петровским.
12-е. Переход до станции Ширихонской ( верст 23 двора). Чертовские дороги! — По колено в грязи, по камням в проливной дождь, мы переходили Яблоновой хребет. На самой вершине у креста мы сделали привал. Спустившись с хребта — дождь перестал. Получили газеты.
13-е. Переход до деревни и станции Шакшинской (15½ верст 6 юрт). Погода переставала хмуриться. Но дорога — одна грязь. Любовался Шакшинским озером. — Юрты нашли на сыром месте. — Но зато вечер нам улыбнулся[12]. — Какая ночь!
14-е. Дневка. В таком походе трудно читать что-либо сурьезное. Усталость, сон и беспрестанное развлечение не слишком хорошие союзники головным занятиям — и потому я взял Скриба. И в самом деле, я не мог выбрать лучшей книги в подобных обстоятельствах. — Душа и сердце мое были настроены к поэзии. Прекрасные картины природы, беспременно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка, — тень свободы хотя для одних взоров. Ночи совершенно театральные, на ночлегах наших все, все увеличивало удовольствие чтения его милого, цветистого, разнообразного картинами театра.
Шум и развлечение меня окружающими придавало большие прелести чтению. Я думал, что я в театре.
15-е. Переход до станции Кондинской (32 версты 15 юрт). Сильной, холодной ветер, но мы сделали переход весьма коро с одним привалом. — В левой руке у нас осталось озеро Иргень, но мы его не видели. — Легли опять при дожде[13].
16-е. Дневка. Что за доброй народ эти буряты
«Почтовая тройка стояла у ворот; чемодан был вынесен; я стал прощаться и думал, поцеловавшись со всеми, сесть на тележку и ехать, но должно было заплатить дань старине. Меня посадили, мать и сестры сели, мальчик, ехавший со мною, был также посажен, даже горничная, вбежавшая сказать, что извозчик торопит, подпала той же участи: „садись“, — сказала ей повелительно матушка; девушка осмотрелась кругом, взглянула на матушку, как будто желая выразить, что ей совестно сидеть с господами, но при новом приказании села на пол, удовлетворяя в одно и то же время и господскому приказу и рабской разборчивости.
В книгу включены критические статьи, начиная от Карамзина до Белинского, отражающие напряженное раздумье лучших умов России, их полувековые споры об истории развития русской литературы, о ее задачах, об отражении в ней русской действительности.
«Я путешествовал довольно по свету, и если обстоятельства не всегда были благоприятны для наблюдений над целыми странами, по крайней мере я не пропускал случаев рассматривать людей в частности, и редко проходило, чтоб наблюдение человека не было для меня поучительно. Таким образом, в одно из моих путешествий, я узнал замечательного старика, историю которого постараюсь рассказать здесь, как умею…».
«Пользуясь впечатлением, которое осталось в вас последним посещением Кронштадта, спешу отвечать на вопрос, сделанный вами прежде: почему я избрал себе скучный род морской службы. Я нарочно ожидал случая, чтобы доказательства мои были подкреплены собственным вашим убеждением; для меня довольно было, что вы видели военный корабль и восхищались его устройством…».
«Мы в Голландии. — Мир встретил нас, — и надежды, за коими гнались мы сюда, исчезли, как ночные призраки с восхождением солнца. Еще в Копенгагене узнали мы, что Наполеон разбит при Ватерлоо и что войска наши под стенами Парижа. Пылкие чувствования юности, заставлявшей желать продолжения войны, встревоженные скорым и неожиданным переворотом, с коим опрокинулись наши замыслы, не могли быть утешены благоразумием, твердившим, что мир лучше войны; и мы, с грустию в сердце, в борьбе с бурями, в сопровождении четырехнедельной скуки пришли на своих фрегатах к туманным берегам Голландии…».
«Сабля моя давно была вложена, и я стоял в интервале между Московским каре и колонною Гвардейского экипажа, нахлобуча шляпу и поджав руки, повторяя себе слова Рылеева, что мы дышим свободою. – Я с горестью видел, что это дыхание стеснялось. Наша свобода и крики солдат походили более на стенания, на хрип умирающего. В самом деле: мы были окружены со всех сторон; бездействие поразило оцепенением умы; дух упал, ибо тот, кто в начатом поприще раз остановился, уже побежден вполовину…».
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.