Дневник покойника - [11]

– Грач сказал, что сторож в больнице.

– Много он знает… Труп на земле лежит возле крыльца, прикрытый клеенкой с этого вот стола. Вы с Грачом мимо проходили, странно, что не заметили.

– Что же тут случилось?

– Ясно что. Злоумышленник проник в дом, проломил голову сторожу железной трубой. Думал, тот убит, стал копаться в комнатах. Спустя некоторое время Петров пришел в себя, поднялся. Обливаясь кровью, дошел до порога. Спустился со ступенек вниз. Злоумышленник его догнал и прикончил. Заметьте, в доме было ружье, но Петров им не воспользовался. Понимаете?

– Простите, не совсем.

– Петров сам открыл дверь ночному гостю. Он знал своего будущего убийцу. Вот видите, я всего лишь провинциальный сыщик; возле разных полицейских академий, которые есть в Америке, близко не проходил – но такие дела щелкаю как орешки.

– Значит, убийцу найдут?

Тишков снова расплылся в улыбке:

– Убийцу задержали. И скоро доставят сюда.

– А как же вы…

– Тут рядом поселок, других населенных пунктов нет. Поэтому действовал местный – это ясно. В поселке пять человек ранее судимых. Но только один из них рецидивист. Три ходки. Последний раз отбомбил пять лет за то, что из чувства мести убил женщину, заразившую его сифилисом. Остальные парни мотали сроки по мелочи. Поджог дома, угон транспортного средства… Кроме того, этот Павел Упоров был знаком с покойным Петровым. Пострадавший и убийца живут на соседних улицах. Вот и всё.

– Моя помощь не нужна? – Дорис так разволновалась, что голос стал ломким и хриплым. – Может быть, мне подняться наверх? Посмотреть, все ли вещи целы в кабинете?

– Там одни бумажки. Чего на них смотреть?

Дорис перевела дух, услышав шаги на лестнице. Вниз спустились молодой полицейский и Грач, с бледным лицом и взлохмаченными волосами. Он упал в кресло, обивку которого исполосовали ножом, схватился за голову и замер. Но тут же вздрогнул, будто его толкнули, вскинул голову и сказал:

– Дневник отца пропал. Отец завел его лет пять назад.

– Какой еще дневник? – Тишков смолил сигарету и читал исписанные листки протокола. – Я попросил вас уточнить: что пропало из ценных вещей.

– Это и есть самая ценная вещь. Один богатый человек предлагал за дневник пятьдесят тысяч баксов. Но я не отдал. Память об отце все-таки. Отец для меня был святым человеком. За него я… Горло перегрызу.

– Ценность какого-то дневника – вопрос спорный, субъективный, – заметил Тишков. – Вам пятьдесят тысяч предлагали? А я бы и пяти баксов не дал. Меня интересует коллекция зажигалок, которую собирал ваш отец, столовое серебро, а не макулатура.

Грач только вздохнул, решив: сколько ни говори о ценности записей великого режиссера, этот олух из провинциального городка все равно ничего не поймет. Если пропали серебряные ложки или зажигалка – это уже преступление. А мысли великого человека, воспроизведенные на бумаге, – мусор. Он решил, что кража дневника заказная. Когда вор или воры шли на дело, они точно знали, что брать. А мебель покурочили и порезали, чтобы пустить следствие по ложному следу.

Не находя применения беспокойным рукам, Грач машинально приглаживал волосы. Если разобраться, виной всему эта баба из театрально музея в Нью-Йорке. Он дал ей для затравки почитать записи отца. Думал, что Дорис заинтересуется, свяжется со своим спонсором или солидным американским издательством и выложит за дневник приличные деньги. Скажем, тысяч сто или того больше. Перспектива быстрого обогащения затуманила голову.

Те два дня, что американка работала на даче, дневник лежал в отцовском кабинете. Вчерашним вечером, уезжая, нужно было взять его с собой, но мысли были заняты другими проблемами. Да, во всем виновата американка, она сбила Грача с толку. Он покосился на Дорис. Чертова баба, будь она неладна…

Тишков поманил пальцем старика и девушку.

– Вы вот тут подпишите, – сказал он. – Это протокол осмотра места происшествия, а это бумага о том, что вы опознали в убитом своего соседа Петрова.

Дед, а за ним и девушка расписались там, куда ткнул пальцем следователь, и отошли к себе в угол, заняв прежние места. Дорис думала о том, что теперь, когда пропажу дневника обнаружили, просто поставить его на полку не получится. Можно сейчас встать и объявить, что произошло недоразумение. Она случайно положила в сумку чужую вещь, теперь хочет вернуть тетрадку. Дорис должна встать и сказать правду, хотя сделать это трудно, особенно в присутствии Грача. От этих мыслей разболелась голова, занемела шея. На смену волнению пришли апатия и хандра.

Когда окончательно рассвело, двое оперативников ввели в дом закованного в наручники мужчину в перепачканной грязью одежде. Куцый пиджак промок насквозь, ворот рубахи был оторван и держался на одной нитке. Лицо человека было разбито, губы распухли и полопались, правый глаз налился синевой и заплыл. Мужчина смотрел на мир только одним левым глазом, часто смаргивал и, кажется, плохо понимал, что же здесь происходит.

С его появлением в комнате запахло перегаром. Мужчина был настолько пьян или так сильно избит, что не мог без помощи оперативников, державших его за плечи, стоять на ногах. Один из оперов сказал, что задержанный, гражданин Павел Упоров, доставлен. Тишков поднялся навстречу и вплотную подошел к Упорову. Казалось, следователь сейчас ударит его наотмашь кулаком в лицо. Но Тишков, вспомнив об американке, сдержался.