Дневник плохой мамаши - [2]
— ДАЖЕ КОРОЛЕВЕ-МАТЕРИ ДЕЛАЛИ ТАКУЮ ОПЕРАЦИЮ! — проорал бабушке врач.
— Надо же! Шикарно, — оценила она. — Кстати, Айви Седдон говорила, что и Клиффу Ричарду приделали такую штуку, и ничего — скачет по сцене.
Я боялась, что бабушка пожалуется на меня маме вечером, когда мы усядемся смотреть «Улицу Коронации». Она вдруг сказала:
— Совсем молоденькая ведь еще была. Сама не понимала, что делает. Я ей сказала: не бойся, я тебе помогу, сама буду нянчиться.
Мама в этот момент вошла в комнату. Она принесла бабушке чашку чая. Блюдце звякнуло, чай пролился на скатерть. Мама пристально посмотрела на меня.
Ради бога, бабуленька, не говори ничего, или мне конец! («Сегодня женщине тридцати трех лет вынесли официальное обвинение в убийстве несовершеннолетней дочери. По свидетельству полиции, девочка была забита до смерти тупым предметом, предположительно — ежедневником. Соседи показали, что поздно вечером слышали крики…»)
У меня до сих пор все болит. Честно говоря, я не думала, что будет так больно. Я знала, что должна быть кровь — где-то читала, как в древности вывешивали за окна простыни, чтобы все желающие могли удостовериться: невеста была девственницей. Я вытерлась старой футболкой, а потом ее застирала. Маме скажу, если спросит, что у меня шла кровь из носа.
Я не шлюха. Просто здесь совершенно нечем заняться. Бэнк Топ можно обойти за пятнадцать минут. Это маленький, сонный городишко, расползшийся по склонам холма. С верхней точки открывается изумительный вид на промышленные пейзажи графства Ланкашир: заводы, склады, бесконечные ряды одинаковых домов из красного кирпича, а на горизонте — бледная серо-зеленая полоска пустошей. На юге высится телебашня, возле которой, как говорят, пятьдесят лет назад сел немецкий самолет. На севере — еле различимая на фоне неба Блэкпульская башня. Я провела немало часов, пытаясь разглядеть огни города[2], но отсюда слишком далеко.
В Бэнк Топе три типа домов. Во-первых, викторианские — в центре города, во-вторых, современные коробки с гаражами и одинаковыми газонами на окраинах. Жители этих новых престижных районов не разговаривают друг с другом, хотя, я уверена, через картонные стены слышат все, что делают соседи. Фундаменты чистеньких домиков постепенно проседают, потому что под ними заброшенные шахты — последняя закрылась сорок лет назад. И при взгляде на них приходит в голову, что Бэнк Топ буквально погружается в забвение.
А есть еще муниципальная застройка тридцатых годов: дома на две семьи, вокруг которых бегают бродячие собаки и бесстыдно гадят на тротуарах. Вот тут мы и живем. Мы купили дом во время экономического подъема в 1984 году (он же «год разводов»), и моя мать на радостях заменила старую парадную дверь на новую — в георгианском стиле, а в окна вставила витражные стекла. Окно моей комнаты — совсем крошечной — выходит на автостоянку возле «Клуба рабочих», и, скажу я вам, чего там только не происходит по субботам ближе к ночи.
В центре Бэнк Топа есть церковь, местный клуб, несколько никому не нужных магазинов, газетный киоск, прачечная и супермаркет «Spar». Довершают великолепие два паба — почти напротив друг друга. Разница в том, что один — для стариков и семей из новых районов (тут проводятся викторины и подают пиццу с курицей), в другой же лучше вообще не соваться. Оба они мне не нравятся.
Расслабляться я езжу в Уиган. Сажусь на автобус на остановке, воняющей мочой. На ржавом железе написано: «Иди ты…», что я обычно и делаю.
Я чувствую, что в нашем городишке мне не место. Но где мне место? Может быть, на другой планете?
Так вот, я лежала на спине, совершенно голая, неподвижная, как деревяшка, когда в комнату вошла бабушка и сказала Полу:
— Под окном у лестницы только что проскакала лошадь.
— И куда она поскакала? — поинтересовался Пол.
— Куда она поскакала? — передразнила я его позже. — Ты что, сбрендил, как и моя бабуся?
— Я просто поддержал разговор. — Под одеялом он пожал своими костлявыми плечами. — Она сумасшедшая, что ли?
— Не больше, чем многие, — резко ответила я. Терпеть не могу, когда ее обижают, и всегда защищаю старушку, хотя от нее одни проблемы. — Временами она соображает лучше меня. Просто она старая. Может, и ты таким будешь в ее возрасте.
— Да я раньше застрелюсь.
— Не застрелишься. Все так говорят, а потом живут себе и ничего.
В этом доме во всем виноваты гормоны. Слишком много женщин на единицу площади бывшей муниципальной собственности. Густые облака эстрогена перемещаются под потолком, сталкиваются, во все стороны сыплются искры и покалывают всех обитателей дома. У бабушки, конечно, никакие гормоны уже не играют, хотя и играли дольше, чем у большинства. (Она ведь родила мою мать в сорок шесть лет! Никогда бы не подумала, что в этом возрасте люди еще занимаются сексом!) Зато у меня их — хоть отбавляй. Больше, чем хотелось бы. И уж конечно, больше, чем хотелось бы моей матери. Она подозревает, что у меня ДНК шлюхи (видимо, от нее передалось). Если она узнает, что я занималась сексом, она меня убьет. Нет, в самом деле, буквально.
