Дневник плохого года - [47]

Я передала записку Алану. Отказать ему? спросила я. Мне не придется говорить обиняками. Я это право заслужила. Я могу сказать, извините, нам будет неловко, нам не понравится.

На второй день во время мочеиспускания струя на моих глазах из желтой стала красной, и я понял, что всё произошло на самом деле, что это, так сказать, не сон. Чуть позже, стоя как бы поодаль от своего тела, я услышал собственные слова: «Не могу есть эти спагетти». Я отодвинул тарелку и, едва сделав это, понял: раз я не могу есть спагетти, значит, я вообще не могу есть. Фактически я вложил в свои слова следующий смысл: мои внутренние органы неотвратимо разлагаются.

В этот момент я проснулся. Я тотчас понял: я видел сон о собственной смерти; мне повезло, что я сумел очнуться от этого сна — у меня еще есть время, сказал я себе, — но я понял также, что не посмею снова заснуть (хотя была глухая ночь), ведь снова заснуть означало бы вернуться в сон о смерти, который, пока я дрожал в темноте, шел своим чередом.

Интересная мысль: написать роман от лица человека, который умер, который знал, что умер, еще за два дня до того, как он — точнее, его тело — сдалось и начало разлагаться и смердеть, от лица человека, который ничего не надеется добиться за эти два дня, разве только пожить еще, человека, для которого каждое мгновение окрашено горем. Одни его знакомые просто его не видят (он бесплотен). Другие ощущают его присутствие, но, поскольку человек этот отдает потусторонностью, хотят, чтобы он убрался и дал им жить дальше.

Нет, зачем же, ответил Алан. Мы пойдем. Он делает жест, мы делаем ответный жест. Это и есть вежливость. Так она работает: ты общаешься с людьми, даже если они тебе не нравятся.

Не понимаю, когда ты успел так невзлюбить Senor'a К., ты ведь даже ни разу с ним толком не поговорил.

Ничего, я и без разговоров сущность его просёк. Знаю я таких, как он. Если бы твоему Sefior'y К. в один прекрасный день дали порулить, он первым делом приказал бы поставить меня к стенке и расстрелять. По-твоему, это не причина невзлюбить человека?

Скажешь тоже — расстрелять. Зачем ему это надо?

И только одна женщина испытывает более сложные чувства. Хоть ей и жаль, что он уходит навсегда, хоть она и понимает, что он преодолевает кризис прощания, она, тем не менее тоже считает, что и для него, и для всех остальных будет лучше, если он примирится со своей долей и исчезнет.

В качестве названия подошло бы, например, «Одиночество». Человек цепляется за веру в то, что кто-то где-то любит его достаточно сильно — а значит, не отпустит, не расстанется с ним. Но вера эта ошибочна. В конце концов, всякая любовь простирается лишь до определенных пределов. Никто с тобой твою судьбу не разделит.

Миф об Эвридике толкуют неправильно. Это история об одиночестве в смерти, и ни о чем другом. Эвридика в царстве мертвых, на ней саван. Она верит: Орфей любит ее так сильно, что придет и спасет. И Орфей действительно приходит. Но в конце концов его любовь оказывается недостаточной. Орфей оставляет свою возлюбленную в подземном царстве и живет дальше.

История Эвридики напоминает нам, что с момента смерти мы теряем всякую возможность выбирать себе спутников. Мы уносимся к назначенной судьбе; нам не дано решать, с кем дожидаться Страшного суда.

Представления греков о загробном мире я считаю более верными, нежели представления христиан. Загробный мир — печальное царство теней.

Во-первых, затем, что на смену таким, как он, пришли такие, как я — что миру только на пользу; а во - вторых, затем, что тогда тебя некому будет защитить от его старческой похоти.

Алан, не говори ерунды. Он хочет качать меня на коленях. Он не любовником моим хочет быть, а дедушкой. Я отклоню приглашение. Я скажу, что мы не придем.

Ну уж нет. Еще как придем.

Ты этого хочешь?

Я этого хочу.

02. О письмах поклонников

В сегодняшней почте обнаружился пакет (на штемпеле стоит «Лозанна»), а в пакете — написанное от руки письмо в форме дневника, страниц на шестьдесят. Автор письма, женщина, пожелавшая остаться неизвестной, начинает с похвал в адрес моих романов, но постепенно становится всё более критичной. Я-де ничего не понимаю в женской психологии, в частности, в женской сексуальной психологии. Лучше бы моими героями были только мужчины.

Моя корреспондентка излагает воспоминания о детстве, об отце, который украдкой рассматривал и ощупывал ее гениталии, когда она лежала в постели и притворялась спящей. «Оглядываясь назад, — пишет она, — я понимаю, что тот эпизод наложил отпечаток на всю мою жизнь, сделал для меня невозможным удовольствие сексуального характера и посеял в моем сердце зерно мстительности по отношению к мужчинам».

И мы пошли. Мы думали, будет куча народу. Ожидали увидеть литературный Сидней. Оделись соответственно. Но вот дверь открылась. На пороге стоял Senor К. в своем вонючем старом пиджаке. Он пожал Алану руку и сказал: Очень мило с вашей стороны. Меня он сдержанно поцеловал в обе щеки, будто клюнул. На заднем плане хлопотала у подноса девушка в черном платье и белом переднике. Давайте выпьем шампанского, предложил Senor К.