Дневник плохого года - [41]

Своим уродством речь, которую мы слышим на улицах Америки, по большей части обязана враждебности по отношению к песне, подавлению импульса запеть, ограничениям, накладываемым на душу. Взамен американским детям насаждают механический, характерный для военной службы интонационный рисунок речи. Насаждают, то есть искореняют прежнее и заполняют поле чуждым. Втаптывают армейскими сапогами.

Разумеется, застопорившуюся в своем развитии, механическую речь можно услышать в любом уголке мира. Однако гордость за механические интонации, похоже, испытывают исключительно американцы, потому что в Америке представление о «я» человека как о призраке, поселившемся в некоем механизме, редко ставится под сомнение на обывательском уровне. По мнению рядового американца, тело — сложный механизм, в число модулей которого входят вокальный, сексуальный и еще несколько, даже психологический. Внутри тела-механизма призрачное «я» считывает данные и стучит по клавиатуре, давая телу команды, и тело этим командам подчиняется.

степень их соответствия — или несоответствия — репутации авторов.

А как ты установил ему на компьютер эту свою программу-шпиона?

Она была на одном из дисков, что ты ему принесла. Значит, ты использовал меня.

Спортсмены всего мира, предположительно из-за влияния американской спортивной психологии (которая «дает результаты»), приняли американскую модель отношения к своему «я» и своему телу. Спортсмены открыто говорят о себе как о биологической разновидности машин — эти машины заправляются определенными питательными веществами в определенных количествах в определенное время, инструкторы заставляют их выполнять различные действия, пока не будет достигнут оптимальный уровень.

Нетрудно представить, как эти спортсмены занимаются сексом: сначала энергичные действия, затем оргазм, объясняемый как разновидность вознаграждения для телесного механизма, затем короткий период сбрасывания оборотов, в течение которого инструктор-фантом подтверждает, что

исполнение прошло на должном уровне.

* * *

Старики до сих пор с раздражением требуют ответа на вопрос, почему современная музыка далека от традиций великих симфонистов XIX века. Ответ прост. Принципы воодушевления, на которых создавалась музыка, мертвы и оживлению не подлежат. Любая симфония, сочиненная по образцу и подобию симфоний XIX века, будет восприниматься как музейный экспонат.

Я не согласен. Давайте остановимся на слове Ansichten, говорю я, Harte Ansichten, если так можно сказать по - немецки. Feste[33] Ansichten, поправляет Бруно.

Если бы я не использовал тебя, я бы что-нибудь еще придумал. Это не игра, Аня. Мы говорим о крупной сумме денег. Не бог весть какой, но всё же. Пока я в эту игру не вступил, деньги и пропадали, причем в особо крупных размерах.

Брамс, Чайковский, Брукнер, Малер, Элгар, Сибелиус творили музыку героического перерождения и/или преображения в рамках симфонической формы. Вагнер и Штраус делали почти то же самое в формах, изобретенных ими самими. Их музыка зиждется на параллелях между гармоническими и мелодическими преобразованиями, с одной стороны, и духовным преображением — с другой. Как правило, движение происходит через напряженную борьбу к просветлению — отсюда триумфальные ноты, завершающие столь многие музыкальные произведения XIX века.

Любопытно, что музыкальные произведения, несущие идею преображения, до сих пор отчасти сохраняют способность тронуть нас, привести в состояние возвышенной экзальтации (эмоция, весьма редкая в наши дни) — если учесть, сколь чужд нам сегодня идеал духовного преображения.

Гораздо труднее выявить одухотворяющие принципы в музыке наших дней. Но, разумеется, можно сказать, что черты, столь характерные для музыки раннего романтизма, например, томление, эротический идеализм — исчезли, и, вероятно, навсегда, точно так же как исчезли героическая борьба и стремление к непознаваемому.

Дайте мне еще подумать. Дайте посоветоваться с другими участниками проекта.

от меня, что не верит в черное и белое. Вся жизнь, говорит Алан, это континуум, сплошь оттенки серого, от темно-серых с одного конца до светло-серых с другого. А сам Алан? Сам Алан специализируется где-то посередине, так он выражается, в оттенках серого, которые и не темные, и не светлые. Только в случае с Senor'oM К. Алан, по-моему, переходит границу между серым и черным, делает шаг в полнейшую черноту.

В популярной музыке XX века присутствовало вновь обретенное обращение к телесным ощущениям. Смотря в прошлое из XXI века, мы с удивлением видим, насколько неразнообразен ритмический рисунок европейской придворной и буржуазной танцевальной музыки. По нынешним меркам, придворная танцевальная музыка Рамо, Баха, Моцарта, не говоря уже о Бетховене, кажется слишком медлительной и степенной. Уже к концу XVIII века данное положение вещей обеспокоило музыкантов, и они принялись искать для заимствования танцы с более четким ритмическим рисунком. Чтобы освежить ритмы европейской высокой музыки, они снова и снова обращались к европейскому музыкальному фольклору, музыке цыган, народов Балканского полуострова, Турции и Средней Азии. Кульминацией этих стараний стал нарочитый примитивизм «Весны священной» Стравинского.