Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага, 1942-1948 - [85]

После обеда мы с его семьей пили кофе.

— Ну, как дела? — спросил Тюльпанов.

Этот вопрос для каждого советского руководителя является обязательным. Я не стал скрывать того, о чем думал.

— Полковник, кое-что мне довелось увидеть лично, когда Красная армия вошла на территорию Германии. Не стоит об этом говорить. Но немцы были бы готовы забыть даже это, если бы не было слишком многих других неприятных вещей. Например, вопрос о линии Одер — Нейсе. Пока еще он не стоит остро, но в Германии никогда не примут такой границы. Двенадцать миллионов человек были изгнаны. Советский Союз сам вручил своим врагам на Западе оружие, которое не затупится в течение десятилетий. Но самой худшей является проблема военнопленных. Если не последует немедленного радикального изменения в обращении с ними, если Москва железной рукой не наведет в лагерях порядок и не спасет пленных от голода, туберкулеза и истощения на грани смерти, не оградит их от своеволия местных органов НКВД, не обеспечит устойчивое почтовое сообщение и не опубликует имена умерших, если Москва самокритично не принесет официальных извинений за сложившееся положение и не пообещает изменить его, то вся болтовня о пользе немецкого народа является напрасной.

Я подробно рассказал об условиях в лагерях, нарисовал полковнику душераздирающую картину состояния внутреннего транспорта, поведал ему о неподчинении местных властей всем указаниям центра. Я не стал посвящать его в отвратительные детали жизни заключенных почти в 250 лагерях, о которых мне рассказали в Бресте. Тюльпанов не перебивал, но по его лицу было видно, что он верит моим словам, что он сам шокирован и потрясен тем, как далеко зашли злоупотребления и какими фатальными стали последствия.

— Вы уверены, что в Кремле знают об этом? — спросил я. — Как думаете, Сталин и его окружение знает, какой сокрушительный удар это наносит авторитету Советского Союза и всего коммунистического движения? Не думаю, что это так. Кто может рассказать об этом в Кремле? Те, кто несет за это ответственность, будут последними, кто захочет сделать это. Если кого-то и следует расстрелять за саботаж, так это этих людей.

Я предложил Тюльпанову подготовить письменный отчет обо всем, что успел ему рассказать, особенно о том, как влияет на атмосферу в Германии проблема военнопленных.

— Вы смогли бы проследить за тем, чтобы этот отчет дошел до нужных инстанций.

Тюльпанов сделал безнадежный жест.

— Это бесполезно. Даже Москва не сможет очистить всю эту грязь, — заявил он.

Тут в разговор вмешались его жена и дочь.

— Что говорит Айнзидель? — с любопытством поинтересовались они.

Я говорил примерно в течение часа и только сейчас понял, что Тюльпанов, вопреки своим привычкам, говорил со мной на немецком. Он серьезно посмотрел на меня, а потом коротко бросил жене по-русски:

— Айнзидель говорит, что немцы все еще являются фашистами и поэтому ненавидят нас.

Пораженный, я попытался поправить его, но короткий взгляд, брошенный им в мою сторону, заставил меня умолкнуть.

На обратном пути в город мы не разговаривали. Тюльпанов вышел у здания своего управления и даже предоставил в мое распоряжение машину, чтобы меня отвезли в Западный сектор. Но прежде чем попрощаться, он отвел меня в сторону и положил мне руку на плечо.

— Спасибо за доверие. Если будут трудности, обращайтесь ко мне. Пока вы работаете в Rundschau, я в состоянии что-то для вас сделать, насколько это будет в моей власти.

В эти дни у меня произошла еще одна встреча после долгой разлуки. Я посетил Бехлера. Моя злость на него постепенно растаяла, и я был рад объяснить его поведение на фронте у Нарева, то, как он воткнул мне тогда нож в спину своими бодренькими отчетами, скорее незрелостью и недомыслием, чем злым умыслом.

Вместе с другим моим товарищем по дням плена я отправился в Клайнмахнов^{130}, где на одной из вилл проживал руководитель службы внутренних дел Бранденбурга Бехлер. Перед дверью на страже стояли двое полицейских. Неподалеку, на другой вилле, проживал министр образования Фриц Рюкер. В тот вечер он со своей супругой находился в гостях у Бехлера. Но это был уже не тот Бехлер, которого я знал прежде. Это не был тот немного ограниченный, но добродушный товарищ, который заливался румянцем и не знал, что сказать, если вы подшучивали над ним, который считал романы Толстого скучными, кто когда-то верил Гитлеру, а потом открыл для себя коммунизм, который наизусть выучил катехизис партии, а затем стойко и верно шел по новому пути. Чиновник, который сидел передо мной на террасе своей виллы, запихивая в себя бутерброды с ветчиной, превратился в холодного карьериста, человека, обладавшего властью, распространявшего вокруг себя страх и ужас, издевающегося над своими жертвами.

У нас не было возможности поговорить подробно о тех событиях у Нарева, на фронте. Мы были слишком заняты настоящим.

— Выборы в будущем году? — недовольно спросил Бехлер, в то время как одна мысль об этом заставляла трусливого Рюкера дрожать от страха за свой министерский портфель. — Мы не настолько сумасшедшие, чтобы наблюдать, как власть ускользает из рук. Сотрудничество с буржуазными партиями — когда я слышу об этом, то теряю самообладание. Типичное приспособленчество среднего класса! Мы отдаем распоряжения, а они обязаны повиноваться. Диктатура пролетариата!