Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага, 1942-1948 - [71]

Конечно, эта стратегия является настолько жестокой и циничной, что не может не вызывать дрожь, но невозможно отрицать ее логичность и дальновидность. Сентиментальные революционеры не должны даже пытаться воплотить свои идеи на практике. Если кто-то верит в советский эксперимент, в коммунизм, он должен иметь достаточно смелости, чтобы признать все эти обстоятельства. Такова суть вещей. Мы должны забыть о собственных мыслях. Единственное, о чем стоит думать, — это формулировка Молотова о том, что три восточные немецкие провинции — это «колыбель Польского государства»^{111}, которую некогда украли германские агрессоры. А сегодня эти земли всемогущий Советский Союз вернул ее настоящему хозяину. Во всей советской прессе и, естественно, в газете «Свободная Германия» история подается «в нужном свете», для чего там появляются обширные «научные» статьи на целые страницы.

В то время как Ульбрихт, который, несмотря на свою неотесанность, является умным человеком, с самого начала ответил на все вопросы заявлением, сделанным в советской зоне оккупации, о том, что «Гитлер проиграл в азартные игры восточные территории», нам в Национальном комитете приходится принимать шитые самыми черными нитками исторические конструкции, придуманные польскими шовинистами и фанатами панславизма^{112}.

Мы должны верить в то, что политика, грубейшим образом нарушающая принципы национального самоопределения, при ближайшем рассмотрении является примером верности принципам интересов народов. В то же время мы должны защищать эту политику под прикрытием самых оголтелых националистических и расистских лозунгов и аргументов, полностью фальсифицирующих историю. После того как мы с болью приняли первый аргумент, нам сразу же было предписано безоговорочно и фанатично придерживаться и следующих, если мы не желаем, чтобы нас заподозрили в националистских отклонениях и фашизме. Даже некоторые коммунисты, такие как Циппель, Эммендорфер, Шранди и Клемент, принялись с жаром подстрекать других членов комитета протестовать против этих идиотских статей, с тем чтобы самим немедленно доложить об этих протестных настроениях в НКВД. Бывший унтер-офицер люфтваффе Гранди, который теперь, после репатриации в августе 1945 года, стал редактором центрального органа Коммунистической партии Германии, то ли по забывчивости, то ли из соображений циничной мести оставил после своего отъезда блокнот. В нем были аккуратно записаны фамилии товарищей и процитированы их еретические высказывания. В подобной атмосфере исчезли последние остатки солидарности в рядах Национального комитета. Заявление Ульбрихта о том, что репатриированы будут только антифашисты, поскольку фашистов в стране и так достаточно, в середине лета породило то, что мы назвали «борьбой за обратный билет». Теперь все мы слишком хорошо понимали, что тот, кто позволит себе иметь собственное мнение, будет считаться фашистом.

В первые месяцы после моего возвращения из района Нарева я был слишком раздавлен, чтобы проанализировать ту обстановку критиканства, которая воцарилась против меня. Но постепенно я сумел понять, что все нападки были направлены не только на то, чтобы я держал свой язык за зубами и не распространялся о том, что мне пришлось увидеть на фронте собственными глазами. Это были признаки того, что я попал в настоящую немилость. Члены партии говорили, что я являюсь политически ненадежным, что я морально разложился. Я жил в вакууме. За малым исключением мои товарищи по левому крылу комитета, то есть коммунисты, с которыми меня всегда связывали тесные узы, быстро разорвали со мной личные отношения.

Внутренний круг коммунистической прослойки в комитете был представлен триумвиратом в составе Хомана, Винценца Мюллера и Арно фон Ленски. Два генерала посещали зимой 1944 года антифашистскую школу и вернулись в Лунево убежденными коммунистами. Хоффмейстер уже не мог двигаться этим курсом из-за резко пошатнувшегося здоровья. А зимой сердечный приступ навсегда вывел его из борьбы.

Мюллер^{113} так быстро нашел себе место среди коммунистов, что удивились даже те, кто на своем примере успел прочувствовать привлекательность этой теории даже для того, кто находится по другую сторону баррикад. В Генеральном штабе сухопутных сил вермахта он считался одним из самых способных военачальников. Внешностью он чем-то напоминал генерала Власова. Он мог быть вежливым, дружелюбным и любезным и в то же время энергичным и решительным. Когда-то этот человек был католиком и ярым монархистом. Будучи адъютантом Шлейхера, он был свидетелем произошедшего 20 июля 1932 года свержения прусского социал-демократического правительства в зоне ответственности третьего военного округа. Помимо Хоффмейстера, он был единственным из генералов-военнопленных, обладавшим опытом политической деятельности. Но это был опыт действия в «партии рейхсвера», который в своих статьях резко осуждал Хоффмейстер, вобравший в себя идеи Макиавелли вместе с чистого вида Realpolitik (реальной политики), столь характерной для сторонников фон Секта. Мюллер и Хоффмейстер прекрасно сознавали, что все успехи «партии рейхсвера» в тени Веймарской республики были неразрывно связаны с военной и политической деятельностью, которая собрала в один лагерь смертельных врагов революции, бывших имперских офицеров и командиров Красной армии в советских школах подготовки военных кадров, на советских военных аэродромах и на заводах по производству оружия в Харькове и Туле. Он признавал, что слабостью той политики было отсутствие идеологической базы и опоры в массах. После последней попытки Шлейхера с помощью созданных в 1919 году, но вскоре распущенных профсоюзов обеспечить «брак по расчету» между военными и социал-демократами этот недостаток в конце концов привел к капитуляции перед демагогией Гитлера.