Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага, 1942-1948 - [47]

Генералы были готовы идти на поводу у любого точно так же, как во времена убийства Шлейхера, дела Фрича и Бека, массовых убийств эсэсовцами в Польше. Они боялись любой ответственности, всегда больше всего заботясь о сохранении собственного лица и совсем не склонны были считаться с реальными фактами. В качестве типичного примера здесь можно привести случай с Даниэльсом. Генералы в ультимативной форме потребовали избрания его в руководство комитета и, не считаясь с соображениями корпоративной этики и чести мундира, предпочли просто игнорировать все возражения, прозвучавшие против его кандидатуры. Они полагали, что Даниэльс так же самоотверженно станет отстаивать в комитете их точку зрения. Но они полностью просчитались. Даниэльс согласился со всеми предложениями «левого крыла» комитета. Он ставил свою подпись под статьями в газете там, где Зейдлиц или Латман никогда бы себе этого не позволили. Впрочем, он даже не читал текстов. Его интересовали лишь привилегии, которыми он пользовался как генерал и член комитета. Это подтверждало все слухи, что циркулировали вокруг его имени.

15 марта 1944 г.

Мне снова пришлось провести несколько недель в офицерском лагере в Елабуге, куда мы приехали вместе с Латманом и Шлемером. Теперь здесь находились и офицеры из Оранков. Мне совсем не понравилась дорога, хотя поездка в условиях русской зимы в переполненных беженцами поездах, а затем более 150 километров на санях по заснеженным лесам под завывание волков поблизости могла кому-то показаться интересной.

Условия в елабужском лагере снова ухудшились и стали почти такими же скверными, как это было в ноябре 1942 года. Политические разногласия между сторонниками нашего комитета, которых было не больше одной трети офицерского состава, и их оппонентами переросли в откровенную, почти фанатичную ненависть. Нацисты пользовались всеми методами для устройства провокаций. Злоупотребления лагерной администрации, где работали многие из сторонников комитета, внедренная НКВД система всеобщего шпионажа, возвращение Вагнера в качестве инструктора — все это давало им в руки необходимые козыри. Но даже тогда их политические аргументы никто не воспринимал всерьез. Ганс Хан по прозвищу Асси, бывший командир моей эскадры и один из самых храбрых летчиков в битве над Ла-Маншем, несмотря на наши политические разногласия, при нашей новой встрече тепло обнял меня и проговорил:

— Может быть, все твои политические доводы и верны, но я все равно хотел бы снова оказаться рядом с тобой там, в небе, и драться против томми!

Именно он однажды в Шербуре обрисовал нам то, какой будет жизнь после окончания войны:

— А почему бы нам не поселиться в России? Я хотел бы принять в мирное время командование аэродромом, скажем, где-нибудь на берегу Черного моря и одновременно иметь крупное поместье где-то поблизости. И тогда эти русские рабы у меня попляшут… — И тут он делал движение, будто щелкал кнутом.

В другой раз в тюрьме в Оранках прямо во время речи Вальтера Ульбрихта он резко шагнул вперед и под оглушительные аплодисменты офицеров прокричал:

— Даже если нас останется всего двенадцать миллионов, мы и тогда будем драться за окончательную победу!

Мой собственный командир, на глазах которого я был сбит и с которым я вылетал на задания, наверное, сотни раз, где мы не раз спасали друг другу жизнь, тогда отказался даже разговаривать со мной. Он отказался даже передать мне через третьих лиц, что же он сообщил моим родственникам, когда я не вернулся с того рокового вылета.

Племянник фельдмаршала Рундштедта, в чине капитана служивший в одной из танковых дивизий под Сталинградом, во время одной из дискуссий со мной и Латманом заявил мне:

— Мы, немцы, хотели бы однажды, чтобы жизнь повернулась к нам своей солнечной стороной. Мы бы жили как голландские колонизаторы, виллы которых в Гааге выглядят такими роскошными, что по сравнению с ними наши особняки в Берлине в Далеме^{72} похожи на собачьи конуры. Если мы не сможем добиться этого, то Германия должна погибнуть.

Когда Латман спросил, стоит ли эта цель того, чтобы ради нее жертвовать миллионами жизней, подвергать миллионы женщин и детей ударам с воздуха, он сухо ответил:

— Моя жена — это жена солдата, и ее долг, если будет нужно, принять ту же смерть, что и ее муж.

Однако он не смог ответить на вопрос, почему же в таком случае он сдался в плен там, под Сталинградом.

И все же среди наших оппонентов было несколько прекрасных парней, которые с полным пренебрежением к возможным последствиям называли себя национал-социалистами, чем можно было только восхищаться. Если бы эти ребята действовали на нашей стороне, мы смогли бы наладить прекрасную пропагандистскую работу на фронте и заручиться реальной помощью военнопленным со стороны советских властей. Это означало, что нам придется бросить все силы в «битву с немцами».

В данных обстоятельствах вряд ли кто-то осмелился бы думать о том, что происходило в солдатских лагерях. В любом случае в Елабуге ежедневная гибель нескольких пленных уже не была обыденным явлением. Но этого нельзя было сказать о солдатских лагерях. Тысячи подписей под соответствующими резолюциями и цветастые отчеты делегаций коммунистов не могли никого ввести в заблуждение.