Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага, 1942-1948 - [20]
Даже здесь, в лагере, немногие высказывали свое недовольство диктатором, даже перед лицом того, что испытали на собственном опыте. Многие из них считали, что жертва 6-й армией была оправдана как с моральной, так и с военной точки зрения. Они даже все еще верили в «звездную судьбу» Гитлера, в то, что он вот-вот снова поведет Германию к очередным победам. Как-то, наверчивая круги при испытательном полете, русский бомбардировщик, взлетевший с аэродрома, расположенного по соседству с авиазаводом, неожиданно вдруг оставил за собой клуб дыма. Некоторые из офицеров-зенитчиков после этого уверяли, что причиной послужил немецкий самолет-разведчик, выполнявший засечку целей в промышленных районах Красногорска для немецкой дальнобойной артиллерии. Никто даже не возразил в ответ на это абсурдное заявление. А армейский майор-кадровик под аплодисменты окружающих заявил мне, что до этого Германия лишь прикасалась к России одним пальцем, но теперь, после тотальной мобилизации, она обязательно ударит всем кулаком. И я буду поражен тем, как скоро окажусь на виселице.
Если примерно такие же разговоры велись и в самой Германии, то, скорее всего, нечего было надеяться на то, что среди генералов и офицерского корпуса появится оппозиция режиму.
Убежище от всех этих черных мыслей я искал в книгах по марксизму и ленинизму лагерной библиотеки. Еще прошлой зимой Хадерман подготовил что-то вроде графика моих занятий, чтобы помочь мне поскорее сориентироваться в этом учении. Больше всего меня поразило во всем прочитанном то, насколько вся мировая история, особенно за последние сто лет, привязана к техническому и экономическому развитию. На самом деле я не считал себя великим знатоком истории и не думал, что мог судить, действительно ли фактический материал всех этих теорий являлся достоверным. Но для именно этого исторического периода моих знаний оказалось достаточно. Я был буквально поражен тем анализом, который в свое время смогли проделать Энгельс и Ленин, и сделанными на его основе выводами, зачастую почти пророческими, а также всеми прогнозами, что содержатся в их учении.
Наконец я нашел ответ на вопрос, который задавался в сотнях разговоров, споров и дискуссий о природе нацизма, о том, была ли эта война неизбежной. Не могла ли Германия найти какой-либо другой путь для преодоления кризиса 1929–1932 годов, вместо того чтобы пытаться получить политическое могущество силой оружия?
Никто не мог ответить на него. А невозможность дать ясный недвусмысленный ответ была главной причиной, почему мы, вместо того чтобы решительно покончить с нацизмом, единодушно и самоотверженно бросились воевать на его стороне.
Независимо от того, увенчается ли успехом социальный эксперимент в Советском Союзе, нам, немцам, не хватало марксистской теории для того, чтобы эффективно бороться с нацизмом. Кроме того, нам не хватало той ясной светлой цели, которую имели коммунисты, а также практических рекомендаций, пояснявших, как решить внешние и внутренние политические проблемы, как бороться с кризисами и массовой безработицей. Одной только моральной решимости недостаточно для борьбы с нацизмом, в особенности если ты не можешь предложить взамен более привлекательной альтернативы.
Именно поэтому идеи коммунизма показались мне очень убедительными. Честно говоря, я обнаружил, что совершенно беззащитен против них. Я не видел ни другой силы, ни другой идеи, которая давала бы более позитивную и реалистичную картину будущего. Церковь? Демократия? Но были ли они способны предотвратить или остановить катастрофы, сотрясавшие наш мир? И есть ли хоть малейший признак того, что им удастся это в будущем? Я в это не верил.
Единственный факт, настороживший меня, заключался в том, что и в Советском Союзе, и в Третьем рейхе существовало слишком много похожих вещей: повсюду всепроникающая пропаганда, которая с такой безвкусной банальностью и нарочитым национализмом была характерна для нацистского восприятия действительности; фанатизм, с которым те и другие защищали свои идеи, которые считали единственно верными; царящее повсюду доктринерство, сведение всех и вся к единой примитивной массе; незаслуженное влияние, которое получали партийные фавориты, а также всепроникающая коррупция.
Конечно, сложно было оценивать что-либо, находясь в лагере для военнопленных. Я заранее прошу прощения за возможно необоснованные выводы. Еще до плена меня часто раздражали откровенная ненависть и неприязнь, сквозившие в высказываниях многих офицеров, которые видели в Советском Союзе только плохое. Сейчас кое-кто подталкивал меня к тому, чтобы я занял прямо противоположную позицию.
Вряд ли стоит отрицать факт, что многое из того, что нам здесь не по вкусу, можно связывать с более ранней историей и общественным строем России, к вековому застою на этих обширных землях. Наверное, стоило организовать здесь революцию, чтобы создать новую элиту, настоящий класс вождей. Сейчас, во время войны, русские сильно менялись. Они признали культурные ценности прошлого, отказавшись от «революционного» процесса всеобщего нивелирования. Возвращение в армию погон, возрождение исторической памяти о Кутузове, Суворове, Петре I Великом и Иване Грозном являются лишь некоторыми признаками этих перемен в сознании.
