Дневник писателя - [50]
Тут оратор заволновался, побледнел, на скулах его заиграли шарниры. Кадык победоносно опустился, красивые глаза слегка закатились.
Неожиданно, однако, появился Ватикан. С самого начала присутствовал он в грязноватой зале — в облике немолодого человека в пальто, с седоватой бородой лопатой, довольно хорошо одетого, опытного и уверенного. Он быстро вышел к гугеноту и спросил не без внушительности:
— Позвольте узнать, устроители собрания католики?
Гугенот ответил, что лично он протестант, а докладчики католики.
— В таком случае все их соображения о собственности, богатстве и революции не имеют никакого значения.
Он вынул из бокового кармана пальто энциклику.
— Церковь ясно высказалась по этому вопросу.
Попросту говоря: если ты не католик, то, разумеется, можешь мудрить как угодно. Но если католик, то Св. Престол указал тебе твердо, как думать.
Загорелось сражение. Оно вращалось вокруг христианства в общественности. Молодость, пафос влекли юношу к требованиям решительным. Юноша вспомнил отцов Церкви первых веков, единогласно отвергавших собственность, вспомнил Блаженного Августина, признававшего лишь государство действительным собственником, верховным, — и от себя уже уступающим право пользования частным лицам.
— Только с седьмого века стал изменяться взгляд на собственность — и это очень жаль…
Ватикан твердо стоял на своем: дурны злоупотребления, а не сама собственность. В энциклике прямо сказано: «Не воспрещается тем, кто производит, честно приумножать имущество» — Бог дал землю и природу человеку для земных его дел, и в земной области вовсе он не должен забывать о земном, отвергать и презирать предложенные дары: лишь бы не погрязал в этом, не забывал Бога, любовь и христианское милосердие. Жизнь маленьких первохристианских общин — это одно, жизнь сложного и громоздкого позднейшего общества — иное. Неверно, что теперешний католицизм за богатых и за власть. Напротив, самые горячие места энциклики обращены к трудящимся, но, конечно, самое важное для св. отца не внешние правила общежития, а воспитание духа любви и братского отношения друг к другу.
— Но за кого был бы Папа в забастовке на севере Франции?
— За рабочих, — ответил Ватикан.
— Тогда надо открыто признать, что социалистическая техника, к которой мы присоединяемся, вовсе не враждебна христианству…
— Не говорите от имени христианства, не беритесь защищать коллективизм, когда церковь явно осудила его.
Юноша побледнел, в крайнем волнении крикнул:
— Папа непогрешим в вопросах догмата, вопросах богословских. Но в социальных может ошибаться. И ошибается.
Защитник Ватикана в негодовании развел руками, сел. Часть аудитории аплодирует ему, часть христианскому социалисту. Добролюбов молчит. Розовый социалист может говорить лишь о политике. В вопросы высшие не решается мешаться. Зато другой социалист, уже явно не христианский, с яростью нападает на церковь — конечно, тут и реакция, и костры, и разные фантастические опасности.
— Дайте только социализму власть — первое, что он сделает, — это сожжет церкви, как в Испании, — кричит с места другой католик.
Мы, русские, сидим смирно. О нас речи нет. Только раз кинуто было мимоходом — «в России и социализма-то нет» — коммунистов, конечно, они презирают, как и для всех умеренных социалистов, это будто бы и враг… которому сплошь и рядом они же помогают!
— Что же, вас много? — спрашиваю, уходя.
— В Париже полтораста человек нашей группы.
Дело не в числе. Дело в идеях. Можно сочувствовать им, не сочувствовать: нельзя отрицать искренности и увлечения. Это жизнь, молодость, голос нервный, срывающийся дискант — но далекий от равнодушия и самодовольства. В энциклике сказано и о них, о «христианских социалистах». Папа их не одобряет, но сдержанно, не клеймит. Клеймит тех, кто, называл себя католиками, «не боится притеснять трудящихся для собственной наживы». Ватикану чужд дух крайностей. За ним слишком большой и глубокий опыт жизни, слишком широкий, ровный горизонт, чтобы поддаться увлечению. Но в том сложном, разнообразном организме, какой есть христианство, в частности католицизм, — думаю, очень полезны бродильные начала, беспокойство, критика, одушевление. В этом смысле собрание на улице Буало не вредно. Может быть, эти юноши в дальнейшем разойдутся: одни, как наш священник (довоенных времен) Григорий Петров>{137}, отделятся от христианства, другие отойдут от социализма — во всяком случае, сейчас они «повышают температуру».
Для русского, православного человека зрелище католицизма очень интересно.
Интерес этот серьезный и сочувственный. В сущности, никогда больше, чем сейчас, не ощущалась необходимость сближения, братского союза против общего врага. Что до психологии, то во многом она различна. И как по истокам своим православие как-то древнее, первозданнее, более опирается на первохристианский Восток, так первому ему пришлось принять и выстрадать Голгофу нынешней эпохи. Странным образом сейчас мы ощущаем себя как бы старше наших западных братьев. О, на многовековом своем пути и они знали множество гонений и украшены подвигами исповедничества. Но величайший, громовой удар антихристианства выпал на долю нашей Церкви. И читая папское послание, все-таки чувствуешь, что это глас не «во узах сущего», еще свободного, еще не распятого первосвященника. Русскому уху кажется он более бестревожным, чем воздух мира (особливо же русский воздух!). Наша душа более расположена к трагедии. Апокалиптическое настроение нам ближе. Ватикану как будто кажется, что все еще в порядке, все идет мирно… О, понятно, самообладание и сдержанность Св. Престола. Но… — поживем, увидим. Не придется ли одному из преемников Пия XI писать энциклики с иным оттенком, из иных мест — может быть, и не из Рима.
