Дневник Пенелопы - [23]

Услыхав это, Парис испугался. И чем больше он бледнел, тем сильнее она краснела от страсти. Он лепетал: «Я не умею…» «Научишься!» — отвечала она. От страха он обещал бежать с нею в ту же ночь, как только скроется луна.

Обрадованная Елена приготовила возок, запряженный четырьмя мулами. Нагрузила его ящиками с драгоценностями и с нетерпением поглядывала на луну, которая передвигалась так медленно! А юноша, как только стемнело, вывел из конюшни рысака и во весь опор помчался к морю в надежде найти там лодку и уплыть в открытое море — пусть даже утонуть! Только бы удрать от этой менады!

Когда ей доложили об этом, она рассвирепела. Села в возок вместе со своим доверенным скопцом, хорошим конюхом и еще лучшим лодочником и приказала гнать мулов. Она настигла Париса на молу в тот момент, когда он отвязывал рыбачью лодку. Схватила его, связала, бросила в лодку и, подняв паруса, взяла курс на Марафониси.

На Марафониси она его развязала. Они провели там три дня и три ночи, лежа под соснами на ложе из укропа и мяты. Чем больше мальчик стонал, тем громче она вскрикивала. И вздыхали горлинки в гнездах.

— Вот подлая!

— Когда вернулся Менелай с бусами, травой и волосом Минотавра, ему хотели поведать о постигшем его большом несчастье осторожно, чтобы он не упал в обморок. Уразумев, в чем дело, Менелай запрыгал от радости. Ему только этого и надо было. Надоела ему эта мегера! За пятнадцать лет супружеской жизни он не слыхал от нее ни одного доброго слова. Только злоба, глупость и ложь! Ни ума, ни души. Пустая и холодная. Холодная и пустая с ним!

Он приказал принести еды и чего-нибудь выпить. Никогда еще у него не было такого аппетита. То и дело потирая руки, он посмеивался про себя: «Теперь я потребую, чтобы отец похитителя заплатил мне вдвойне и втройне против того, что взял у меня его сын. И отдельно за душевные страдания! В случае отказа — война. Если он согласится, все равно война; я не возьму ее обратно.

Вопрос уплаты я сделаю вопросом чести. Так мы поступаем всегда. Чести не только моей, но и Эллады! И не только ее царей, но и ее народов!»

И он поспешил в Микены, чтобы посоветоваться с братом. Потирал руки и тот, старейший из царей Мореи. Откуда ему было знать, что впоследствии и ему, как и его брату, придется тереть лоб. Лишь одна царица сохранила честь и своего мужа, и Эллады. Пенелопа! Богиня Верности и Добродетели!

— Сочини обо мне песню.

— Сейчас! Помоги мне, бог света!

Он просто преобразился. Засветился с ног до головы, окунувшись в свою стихию. Но у меня было такое впечатление, что песню эту он сочинил уже давно.

Дай, Гелиос, колесницу

свою мне, чтоб мог я взвиться

туда, где парит гора

над миром, где Додекада

богов сияет — Эллада —

их мать, дитя и сестра!

Зажгу я над той горою

преданий солнце второе,

что первого пресветлей:

твоей, Пенелопа, чести

светило, чтоб люди вместе

с богами молились ей.

Богов в их чертогах вышних

и даже солнца затмишь ты

невинность и благодать.

И скажет тебе светило,

чтоб ты на земле светила,

ему ж в небесах сиять[7].

— Прекрасно! — холодно сказала я ему, чтобы скрыть радость. — Я сделаю эту песню царским гимном. Его будут петь и играть в казармах, в школах, в храмах; на войне, на прогулках, на праздниках; на свадьбах, на крестинах, на похоронах. И каждый день при подъеме флага!.. Это действительно Гомер!.. А теперь продолжай рассказывать. Когда кончишь (уже занималась заря), зайдешь в казну.

Услышав слово «казна», поэт весьма охотно продолжал:

— Двое сыновей Атрея отправились по крупнейшим городам Мореи. И разослали по всей Элладе глашатаев поднимать царей, архонтов и народ. Прежде всего народ!

Прибыв в какой-нибудь город, они начинали звонить в колокола и созывать народ на площадь. Потом, нацепив золотые доспехи и взобравшись на стул, Менелай обращался к собравшимся своим громовым голосом:

«Мужи ахейские — аргивяне, коринфяне, демицаниты, триполийцы, патраиты, бостициоты, калавритиоты — откуда бы вы ни были родом — столпы Мореи, хитроумные, способные подковать блоху! До вас дошли печальные вести. Мы, эллины, можем не иметь ни земли, ни воды, ни хлеба. Зато у нас есть честь. Во имя чести мы живем. И ее у нас отняли. Троянцы, наши «извечные» враги. Они завидовали нам из-за того, что у нас была прекраснейшая в мире женщина, наша божественная Елена, Идеал! Ибо она была не просто моей женой, она была нашей радостью и гордостью и женой всего эллинского мира. И эту радость и гордость у нас похитили.

А теперь подумайте сами. Я найду женщин сколько захочу. Вам же другой Елены не найти. И позор падет не на меня — я стою слишком высоко! Он падет на ваши головы. И ради вас я требую отмщения. Кто чувствует, что в его жилах течет чистая кровь расы, кто чувствует, что его лицо жжет каленое железо оскорбления, кто слышит в груди своей голос богов — пусть берется за оружие и присоединяется к нам. Чтобы наказать чужеземного царя и отвоевать наше сокровище, Елену. Наказать и народ Трои, ибо он повинен в том, что у него такие цари, а он не восстает и не наказывает их сам».

Но ведь он обращался к мораитам! Они смотрели на него, прищурившись, и не прямо в глаза, а на лоб. И тогда Менелай стал выдвигать самые веские аргументы: