Дневник Пенелопы - [11]

Я же сделаю тебя царицей под камышовой крышей своей хижины (под усыпанным звездами небом) и на устланном соломой полу (на усыпанной цветами земле)! Царицей более великой, чем злая Пенелопа, которая тиранит Итаку; чтобы ты тиранила меня, как соловей — сторожа на винограднике в весенние ночи, не давая ему спать!

Ты будешь спать на самых мягких шкурах, а я буду кормить тебя оливками, сотовым медом, крабовой икрой и рыбьими печенками. Буду бегать по ложбинам, карабкаться по скалам и собирать для тебя самые нежные молодые побеги, артишоки и дикую спаржу.

Как тебя зовут?

— Ехидна!

— Я мастер ловить и укрощать змей! На стенах моей хижины множество змеиных шкур ярких цветов и с узорами, как на микенских мечах. Я подарю тебе самую красивую, и ты сделаешь из нее для себя пояс покрепче, чем пояс Афродиты. А я, моя нежная Гадюка, буду согревать тебя за пазухой, как хозяйки греют грены шелкопряда в тюлевых мешочках.

Идем!

— Уходи! Оставь меня, я хочу одеться, — крикнула я ему с отвращением.

— Я одену тебя, моя малютка.

Он застегнул мне хитон у плеча, надел мне на ноги сандалии и завязал ремешки у щиколоток. Я успела рассмотреть его. Сильный парень и смелый. Усики еле пробиваются. Темный, как Законы Природы. Он взял меня за руку, и его ладонь обожгла мне запястье, мне стало больно.

— Пусти, скотина!

Он засмеялся и еще сильнее сжал мою руку. Я ударила его ногой в живот и плюнула ему в лицо.

Боже мой, что тогда произошло! Он влепил мне две такие затрещины, что я кубарем полетела на землю. Его глаза метали искры…

Боже мой, как смерч!

— Я люблю тебя! — пробормотала я.

Одиссей мне опротивел. Он загубил мои лучшие годы. Пусть хвастается, будто он во всем первый. Первый царь, первый воин, первый плотник, первый пахарь, первый дубильщик, первый пастух, первый лжец! Но как мужчина — последний! Помяните мое слово. В Азии он завоюет славу и захватит больше богатств, чем другие, но в то же время будет единственным, кого не полюбит ни одна женщина. Много женщин получит он при дележе добычи и много их купит на невольничьих рынках. Но ни одной из них он не покорит!

Поднимаясь, счастливая, по ступенькам, я обернулась и крикнула ему:

— Завтра я убью тебя!

— В тот же час! И тем же способом!

Беспокойный сон был у меня в эту ночь. Наверное, от гнева! Щеки у меня горели. Я отомщу! Когда, наконец, наступит рассвет! Как только взойдет солнце, я буду там, внизу. В тот же час! Но другим способом!

Я пойду туда одна. Но оставлю дверь полуоткрытой, а за нею — четырех ликторов с мечами в руках. И как только он подойдет, я крепко обниму его (он обнимет меня и прижмет к себе еще крепче) и дам сигнал серебряным колокольчиком, который будет у меня в кармане… Напрасные мечты! Он, конечно, больше не придет! Все они одинаковы. Только болтают!

Однако он меня ждал. А я не оставила ликторов за дверью. Только колокольчик взяла с собой. Зачем? Так, чтобы не терзаться потом из-за того, что не исполнила свой обет!

Он ждал меня — юный, добрый, с лицом, озаренным светом счастья. И с корзинкой, полной винограда, покрытого листьями орехового дерева.

Он обнял меня как безумный. Я оттолкнула его и опять плюнула ему в лицо. И опять он отхлестал меня по щекам! Я стонала и извивалась, как захваченная острогой мурена, борющаяся со смертью, стараясь укусить его за палец, чтобы отравить!

Расстались мы поздно, в сумерках.

Когда я поднималась по лестнице, он крикнул мне:

— Завтра я буду ждать тебя, чтобы ты снова убила меня. В тот же час!

— По-настоящему!

Много дней подряд спускалась я туда, десять… пятнадцать! Каждый полдень. Я делала ему всякие пакости. Но он меня больше не бил. Смотрел на меня добрыми глазами и улыбался. Вскоре он мне надоел. И однажды я не пошла. Решила вообще больше не ходить. Но случилось непредвиденное: пришел он! Дерзкий и грубый, он не посчитался ни с чем. Поднялся по лестнице и стал колотить в дверь. Но так ведь все могли узнать все про нас!

Ах, так! Сегодня все будет кончено, червь!

Я вышла и сказала ему:

— Иди!

Он хотел взять меня на руки.

— Убери свои грязные лапы. Иди!

Я произнесла это так свирепо, что испугался бы и сам Цербер, охраняющий Аид. А он улыбался. Мы спустились в мраморную пещеру, и в тот момент, когда он прильнул с закрытыми глазами к моему лицу и весь дрожал, как вино в бокалах, когда ими чокаются, я вытащила из волос золотую шпильку и, считая его левые ребра: первое, второе, третье, четвертое, пятое, шестое, вонзила ее всю, золотую, как раз под сосок, прямо в сердце, совсем как Эдип — шпильку жены в зрачки своих глаз!

Глубокая тьма окутала его. Он не успел услышать даже свой предсмертный крик. Откатился в сторону. Я подошла и надела ему на шею серебряный колокольчик — на память! И оставила бы его там на съедение крабам и чайкам, да пожалела. Взяла за ноги, подтащила к воде и бросила в море. А потом помолилась Посейдону:

— Сын Крона и Реи, брат Зевса и Плутона и мой брат! Потряси свое море до самых глубин. Пошли самые свирепые ветры и самые яростные волны. Пусть они заберут это дитя, унесут его — теперь свободного — и выбросят на прибрежные скалы его родины — Крита. Отправь его тень в темное царство твоего брата, чтобы тот посадил его рядом с собой, судьей царей. Он познал их лучше, чем Эак и Радамант. Когда будешь перекатывать его с волны на волну и бросать от скалы к скале, колокольчик будет звенеть и напоминать ему о том, что счастливая смерть дороже тысячи несчастливых жизней! Возьми его, а мне пришли взамен пятьдесят других!