Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. 1861 год [заметки]

Сноски

1

который до сих пор имеет авторитет (фр.)

2

Плут (от немецкого «Pfiffikus»)

3

он не пользуется уважением, он остроумен, он горбат (фр.)

4

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (фр.)

5

железный герцог (англ.)

6

Это всегда возвращается, и т. д. (фр.)

7

якобы воротилы (фр.)

8

Не напрягаться против вещей, ибо их это не беспокоит (фр.)

9

в исполнение

10

Я признаюсь, -… – что если Долгорукий и Муравьев перейдут в лагерь Гагарина, я перейду также (фр.)

11

Для устройства крестьян удельных, казенных и т. д.

12

Карты смешались (фр.)

13

Каждому своя торговля (фр.)

14

об этом (фр.)

15

дезертирство (фр.)

16

чудеса гимнастики созданы и исполнены Жюлем Леотаром (фр.)

17

Это мой лунный свет (фр.)

18

знаменитости (нем.)

19

прошения прав (англ.)

20

старые болваны (фр.)

21

чтобы подставить себя под пули (фр.)

22

в бантах (ит.)

23

что задержат лидеров (фр.)

24

присутствовать здесь короткое время. (фр.)

25

Начало конца.(фр.)

26

бред деспотизма (фр.)

27

невероятно (ит.)

28

«Мы слишком легко смотрим на это дело». – Я рад, услышать это от вас, мой принц. Я уверен, что положение очень серьезное. – «Ш-ш-ш! не надо говорить» (фр.)

29

«Мы не дали Горчакову (т. е. наместнику) время на глупости, чтобы принять его ходатайство. Все хорошо. Следует только отправить в другое место М.М. Фиалковского и К°» (фр.)

30

Таким образом проходит слава (лат.)

31

знаменитость (англ.)

32

преувеличивать, насколько это возможно, о пролитой крови (фр.)

33

Управлять это предвидеть (фр.)

34

Что требуется для Польши – Изменение системы, мадам. – я тоже так думаю; но вот министр внутренних дел, который является горячим и говорит о серьезных мерах (фр.)

35

Но мы в течение тридцати лет были строгими, мадам, а к чему мы пришли? (фр.)

36

способ увидеть рыцаря (фр.)

37

рыцарь (фр.)

38

вы должны освободить дом от вашего присутствия (фр.)

39

посмертные произведения Токвиля

40

но понимаете, что мне более выгодно мне уйти раньше. Дела не пойдет. Лучше быть вне до драки (фр.)

41

вражеская колонна отрезала ее во время Аустерлицкого сражения и с тех пор она не сумела вырваться оттуда (фр.)

42

в Journal de St Petersbourg сообщение относительно положения в Польше. Падают, – говорил один государственный деятель, – только в сторону, куда наклоняются. Если мы упадем в Польше, то именно от полицейских мер, которыми заменили идеи правительства (фр.)

43

маленького временного правительства под сенью доброй небольшой Варшавской цитадели (фр.)

44

жертв (фр.)

45

всесожжение (фр.)

46

тоста лояльности (англ.)

47

Выступая в качестве тени Одиссее (фр.)

48

письмо Вольфсона (англ.)

49

Мне не нравится громкий смех (фр.)

50

является династическим и фатальным в связи с немецкой кровью(фр.)

51

не появлялась (фр.)

52

что голос общественности назначил меня президентом Административного совета в Варшаве (фр.)

53

подъема (фр.)

54

Как ваши люди апатичны! (фр.)

55

«дяди из Америки» – По ним носят траур, но от них получают наследство (фр.)

56

из того, что имеют право приветствовать, еще не следует, что имеют право сказать к черту (фр.)

57

Он себя больше не ведет как восходящая звезда. (фр.)

58

Слава имеет разные голоса (исп.)

59

изложение мотивов (фр.)

60

Я никогда не слышал ничего более пустого, чем то, что говорит граф Панин, хотя, впрочем, его речь звучит и льется (фр.)

61

Никакой уступки. Велопольский и Замойский, вместо того чтобы быть мучениками правого дела (!!!), являются заговорщиками (фр.)

62

Сильное правительство может улучшать. Его уступки не являются слабостью. Никаких последовательных уступок, чтобы не возбудить неосуществимых надежд. Нужно немедленно наметить границы этих уступок и кончить дело здесь, завершив его без предварительной переписки с Варшавой. Необходимо спешить. В паши дни время пожирает, но не укрепляет (фр.)

63

Платонов. Никаких уступок. Существует органический статут, то следует выполнять.(фр.)

64

Он вызвал дьявола и не знает, как приручить или укротить его (фр.)

65

Нельзя предрешать интересы империи – вот одно из ограничений, которое следует установить. Верховный Совет, предложенный Велопольским, в котором будут заседать епископы; представители городов и представители советов воеводств, ему кажется опасным. Созываемые сессии являются в какой-то мере национальным представительством (фр.)

66

односложные слова, выражающие согласие (фр.)

67

предпочитает постоянный Совет. Никаких созывов (фр.)

68

Они выдают за общественное мнение свой собственный взгляд на вещи (фр.)

69

решительно не останавливается на этом (фр.)

70

Вы недовольны (фр.)

71

Князь, вы увидите последствия я вы их сможете оценить (фр.)

72

что неохотно сделанные уступки – наихудшие из всех, которые можно было бы совершить (фр.)

73

что это у императора предвзятое мнение и, следовательно, можно было бы только продемонстрировать принципы, не добившись никакого результата и поставив его величество в еще более затруднительное положение (фр.)

74

идти дальше этого(фр.)

75

что еще нет при его величестве советника, который мог бы быть выразителем мнений и защитником больших и смелых мер (фр.)

76

свобод лютеранской церкви в балтийских провинциях (фр.)

77

«Если вы говорите от имени неотъемлемых прав человечества, – сказал я – то я буду всегда за свободу вероисповеданий; если это от имени Ништадтского трактата, я буду всегда против его проведения в жизнь в этой области, как и в любой другой» (фр.)

78

народного просвещения и вероисповедании (фр.)

79

из числа недовольных (фр.)

80

Чтобы в настоящее время остаться на службе, – говорил он, – надо обладать безграничной личной преданностью. Она у Меня была по отношению к императору Николаю. У меня ее нет к императору Александру. Что касается принципов – да, в отношении же личности – нет. || Император строит иллюзии в отношении того, что происходит. В глубине своей души он деспот. Он мне сам сказал, что скорее перешагнут через его труп, чем он пойдет на уступки. И однако мы к этому идем.(фр.)

81

в бантах (ит.)

82

младший (анг.)

83

почетные лица

84

Горчаков был поражен этой идеей (фр.)

85

являются ее обожателями (фр.)

86

Пожалейте меня, друзья мои, мне уже пятьдесят лет… (фр.)

87

Я ни Гвельф, ни Гибеллин, кто мне хорошо платит, тому я поклоняюсь (ит.)

88

Божественное возмездие

89

Живи непорочно, Божья воля с тобой (лат.)

90

Капля точит камень не силой, а частым падением (лат.)

91

Как я сожалею о своих пухлых ручках, стройных ножках и о потерянном времени

92

успехи (фр.)

93

предназначает Хрущеву один из первых министерских портфелей который окажется свободным.(фр.)

94

блестящее общество (анг.)

95

я восхищаюсь им, но подражать ему не стану (фр.)

96

Я тесно связан как с одним, так и с другим (фр.)

97

бессистемный разговор (англ.)

98

со своей звучной и пустой речью (фр.)

99

я впервые чуть было не получил министерский портфель(фр.)

100

который опасался, что вчера был слишком резким(фр.)

101

Я имел бы здесь большое влияние и не мог ли бы я быть привлечен на сторону Пруссии? (нем.)

102

что меня, пожалуй, не надо привлекать, я целиком на стороне Пруссии или других стран в тех случаях, когда их интересы совпадают с русскими (нем.)

103

что он привлечение рассматривает, конечно, в положительном смысле (нем.)

104

Он был у меня в Министерстве в течение тридцати лет, и я всегда считал, что он не пригоден ни к чему серьезному (фр.)

105

Пусть он правит,

Он – мудрый князь

И он себя так поведет,

Что ты сам удивишься

(нем.)

106

и держу тысячу против одного (фр.)

107

порядка и улучшений, которые ни в чем бы не изменили основ правительства (фр.)

108

я вам это приказываю(фр.)

109

что он хочет, чтобы Ланской ушел в отставку (фр.)

110

Говорят, что орденская лента дана одному карлику и другому не карлику, что наградили одного самого длинного и другого самого скрюченного.(фр)

111

криком (англ.)

112

свидетельство (англ.)

113

Меня всегда считали противником эмансипации. Реакционеры рассчитывают на меня. Я подвергнусь сильному давлению и т. д. (фр.)

114

случайностям (фр.)

115

В течение шести месяцев я был здесь, – сказал лорд Напье – едва ли услышу я о нескольких человеках, принадлежащих, что называется здесь, к немецкой партии и согласны с правительством (нем.)

116

предписание (фр.)

117

Ниже отметки… (англ.)

118

Красивая фигура, но сомнительный персонаж (фр.)

119

в массе и в галопе (фр.)

120

домашние аресты и обыски продолжаются (фр.)

121

желаемый (ит.)

122

объединиться в империю и царство, как это было однажды объединено с одним только королевством; иметь полную свободу совести, в вышестоящий суд и университет в Вильно, право на образование и судопроизводство на их языке и возможность выражать свои пожелания (фр.)

123

доверенным лицом (ит.)

124

Знамение времени (лат.)

126

недвусмысленно (фр.)

127

желаний (ит.)

128

в черном (фр.)

129

Это эфемерное движение (фр.)

130

это будет длиться только некоторое время (фр.)

131

Это будет продолжаться до тех пор, пока существует Французская империя (фр.)

132

Но тогда вы хотите сказать, что это навечно (фр.)

133

кто говорит о своей отставке (фр.)

134

соделанного действия(фр.)

135

актов бездействия (фр.)

136

претензии страны (фр.)

137

актов бездействия (фр.)

138

Временное правительство (фр.)

139

в перманентности (фр.)

140

интимный вечер (фр.)

141

в чёрном (фр.)

142

дела не в столь хорошем состоянии, чтобы он вернулся по желанию, ни в столь плохом, чтобы он вернуться по долгу (фр.)

143

Мемуары были очень по вкусу (фр.)

144

инспектируемым листком (фр.)

145

тянут короткую соломинку (фр.)

146

в неопределенности и в мире фраз (фр.)

147

Мы выедем все через один год (фр.)

148

буржуазия (фр.)

149

третье сословие (фр.)

150

что у меня было его доверие – я мог из-за этого не волноваться о тех, кто хотел сделать мне зло (фр.)

151

он будет хранить вечную благодарность гр. Панину, который мне предлагал последовательно два поста Совет министров и Министерства внутренних дел (фр.)

152

холодный, неясный, бесцветный (фр.)

153

легко завершить мой день (фр.)

154

что я приобрел все его симпатии и что, когда он меня видел у императора, это его успокоило (фр.)

155

Это на вас походит (фр.)

156

чисто и просто (фр.)

157

поставить меня в хорошем настроении на протяжении всего нашего интервью (фр.)

158

стакана доброго вина на несколько слабый желудок (фр.)

159

его часы значительно отстает (фр.)

160

довольно любопытна, но довольно плохо проинформирована (фр.)

161

Он не стремится, имеет немного (фр.)

162

что он ошибочно добивается (фр.)

163

Было бы неправильно его разуверить (фр.)

164

викарий апостольской (фр.)

165

относился с подчеркнутой холодностью (фр.)

166

Званый обед в парадных костюмах (ит.)

167

смешанных браках (фр.)

168

дополнительных кредитах (анг.)

169

Наиболее красивый бал, который я видел (фр.)

170

неудавшийся раут (фр.)

171

постоянно (фр.)

172

щелкунчик (фр.)

173

Спасибо тебе, дорогой брат (нем.)

174

Из уважения к отношении Велопольского (фр.)

175

Рейтерн решительно тупой человек. Его рот имеет замечательное выражение интеллектуального ожирения (фр.)

176

что они начнут войну через год (фр.)

177

духовник (фр.)

178

«предметом расхождения» (фр.)

179

«Это пока я думаю, и я позволю надеяться, ваше величество не захочет осудить меня не выслушав. Но я смею, мадам, пойти гораздо дальше в моих мыслях, как вы обязали меня быть правдивым, я бы рискнул сказать, безоговорочно, когда вы позвольте мне обратиться к теме дивергенции, я надеюсь иметь счастье обратить вас, но я уверен, что вашему величеству это невозможно обратить меня». – «Что вы говорите, является очень сильным, и Вы это говорите вашему „духовнику“». – «Я прошу ваше величество соблаговолить подвергнуть меня испытанию» (фр.)

180

Наши близкие (фр.)

181

умный, вкрадчивый, методичный, холодный, эгоистичный, неприятный (фр.)

Комментарии

1

Когда в моих заметках этого времени говорится просто о комитете, то разумеется Комитет министров, а с Министерстве, то Министерство государственных имуществ. Поездки к разным министрам и представление государю и вел. князю (2-го числа) были последствием моего назначения управляющим делами Комитета министров. По ученому комитету Министерства государственных имуществ я сохранял связь с этим Министерством.

Кн. Орлов в то время еще считался председателем Государственного совета и Комитете министров, но по болезненному состоянию в них не бывал. Я видел его 3 января 1861 г. в последний раз. Умственные и физические силы вскоре стали упадать еще быстрее. Он по временам находился в состоянии, которое можно назвать животным в полном значении слова. Он молчал, ползал на четвереньках по полу и ел из поставленной на полу чашки, как собака. Так видел его бар. Велио, приехавший к нему по поручению его сына и передавший мне эти подробности. (С.-Петербург, 26 апреля 1868). См. т. I, л. 6.

2

I. Сведения о воскресных школах были в то время весьма неполные и на дело смотрели поверхностно. Полиция мало знала, что делалось, как и теперь, впрочем, большею частью бывает. В 1862 году оказалось, что ген. Игнатьев вообще был прав.

II. Спиритизм был в то время в ходу во многих домах. Он и теперь держится. К числу усердных спиритов принадлежит, говорят, Д.Г. Бибиков, прежний министр внутренних дел. Он беседует с покойным сыном, умершим в Дрездене.

III. Я уже в то время по польским делам держался того взгляда, который руководил меня впоследствии. Точных и даже подробных сведений о происходившем в Царстве я не имел. Мои понятия и стремления не сложились в определенных чертах; но я вообще держался мысли, что польский вопрос не разрешим без развития в Польше центростремительных сил в отношении к России, что исключительное употребление мер строгости только развивает центробежные силы и что без каких бы то ни было представительных учреждений тяготение окраин к центру невозможно. (С.-Петербург. 27 апреля 1868). См. т. I, л. 7.

3

Не знаю, будет ли когда-нибудь написана подробная и правдивая история крестьянской реформы. Это тем более желательно, что не только во время ее подготовления и осуществления, но и до сих пор на ее счет были и остаются в ходу весьма ошибочные понятия.

Из моего дневника за 1860 год видно, что я принимал косвенное участие в деле по занятиям, которые на меня возлагал мой прямой начальник, министр государственных имуществ, и в особенности как редактор особого мнения или проекта трех членов Главного комитета: кн. Долгорукова, ген. Муравьева и Княжевича. Этот проект, носивший наименование проекта трех членов, отличался от проекта большинства преимущественно в отношении к норме наделов и повинностей (для точного определения которых предполагалось воспользоваться содействием губернских присутствий) и к учреждению волостных попечительств. Третьим видом мнений в Главном комитете были предположения кн. Гагарина, более радикально уклонявшиеся от проекта большинства. В публике мало верили в успех этих предположений. Приведение[9] мнения 3-х членов многие признавали не невозможным, потому что кн. Долгоруков был человеком, особенно близким к государю. Но сторонники проекта большинства с громкой и непоколебимой уверенностью предсказывали, что он будет утвержден без всяких существенных изменений.

Не участвовав в работах Редакционных комиссий и не участвуя в делах Главного комитета, я знал о происходившем в нем и мог судить о большей или меньшей вероподобности того или другого исхода дела только по городским толкам и по ежедневно сообщаемым кн. Долгоруковым и ген. Муравьевым сведениям. Городским толкам я никогда не доверял; ген. Муравьеву я верил очень мало, потому что его знал хорошо; кн. Долгорукову я верил более, и видя его стойкость, считал по крайней мере возможным предполагать, что государь не высказался окончательно и что сам кн. Долгоруков надеется на успех. При составлении проекта 3-х членов работа лежала на мне. Разрешение возникавших вопросов и установление главных начал окончательно принадлежали кн. Долгорукову. Ген. Муравьев много говорил, но безусловно и даже низкопоклонно ему подчинялся. А.М. Княжевич был третьим для счета. Я не видел его ни одного раза, и с ним переговаривал ген. Муравьев. Мысль о возложении на меня совершенно напрасного труда пересостевления проекта Манифеста также была подана ген. Муравьевым. С моей стороны я считал вопрос по существу решенным. Меня озабочивали преимущественно два опасения: упадок производительности от излишней величины наделов, затруднявшей договорные съемки земель у помещиков, или договорное производство работ по их хозяйствам, тогда как вообще желательно было для установления правильных между обеими сторонами отношений я распространения гражданственности в умах народа открывать широкие пути всякого рода договорным сделкам; и совершенное улетучение прежних территориальных делений, утрата понятия об имении как о территориальной единице, установление повсеместной административной чересполосицы и даже установление параллельных полицейских властей в отношении к делам общественного благоустройства, на землях крестьян и на землях помещичьих. Эти опасения побуждали меня сочувствовать мнению 3-х членов в отношении к порядку определения надельных норм я подали мне мысль предложить учреждение «волостелей» или волостных попечителей, мысль, к которой я возвратился впоследствии, бывши министром, но до сих пор без большого успеха.

Положения 19 февраля имеют важные недостатки; они составлялись и облекались в законодательную форму под влиянием разных страстей и предубеждений; они вообще имели некоторые свойства односторонности, в правительственном смысле неправильной и вредной; величайшей в летописях мира поземельной реформе предпослано было самим правительством уничтожение давних форм поземельного кредита; к восстановлению этого кредита в других формах не приложено должной заботливости; вообще обнаружено немного попечения о хозяйственном быте помещиков я политические последствия избранного способа реформы весьма поверхностно взвешены. Но главными виновниками этих ошибок были те самые, которые наиболее не них сетовали и в них обвиняли Редакционные комиссии, ген. Ростовцева, гр. Панина и самого государя. Все сбылось, так как сбылось только потому, что государь не нашел помощи там, где он ее первоначально искал и должен бы был найти. Именно те, которые должны были оказать эту помощь и совершить дело, дали ему ускользнуть из их рук. Они не только ничего не сделали лучше, чем Редакционные комиссии, но вообще ничего не сумели и только противоречили, перечили и тормозили. Кн. Орлов оказался несостоятельным; ген. Муравьев думал о себе я воображал, что без него не обойдутся; другие министры были не способны вести дело. Один Ланской вполне предался исполнению государевой мысли, но Ланской, сам по себе, был не в силах ее осуществить. Он опирался на своих подчиненных и открыл второстепенным деятелям пути к прямому влиянию на движение и направление дела. Эти деятели, второстепенные по служебному положению, были, наоборот, по уму и уменью выше своих начальников и не замедлили воспользоваться своим превосходством. После продолжительных колебаний государь вверил дело ген. Ростовцеву. В этом назначении, в самом выборе для установления оснований крестьянской реформы начальника военно-учебных заведений заключались доказательства недоверия государя к стоявшим ближе к той реформе сановникам и сознание необходимости обратиться к лицу, на волю которого можно было надеяться, хотя и следовало сомневаться в его способностях. Когда смерть скосила Ростовцева, государь обратился к гр. Панину, и также обратился к нему не по убеждению, что он способен, а по уверенности, что он покорен и захочет исполнять то, что ему будет приказано. Со дня учреждения Редакционных комиссий вопрос был решен по существу и дело всех близоруких или двоедушных сановных чиновных и сословных кунктаторов было проиграно. Оставалось направить все старания к тому, чтобы обеспечить, по возможности, правильное разрешение разных частных, но тем не менее важных вопросов. Надлежало в особенности доказать государю, что оппозиционные толки и стремления относились не к существу реформы, а к частностям принятой для нее системы и к ошибочным приемам лиц, проводивших эту систему. Но и этого не сумели сделать. Главные представители дворянских и так называемых аристократических интересов жаловались, кричали, старались испугать государя, и только успели усилить его доверие к их противникам. Между тем члены Редакционных комиссий озлоблялись направляемыми на них частью заслуженными, частью незаслуженными и неосновательными нареканиями. Их трудом, во всяком случае весьма замечательным по объему, последовательности и непривычному у нас прилежанию, не отдавалось должной справедливости. Их упрекали в самоуверенности и заносчивости, но та и другая еще более упрочивались и усиливались противупоставляемым им неловким и полуребяческим противодействием. Так дело шло до самого конца. Государь выказал твердость, стойкость, решимость и вместе с тем сдержанность, которым мало подобных в истории. Он мало знал частности дела и в этом отношении полагался на тех, кому он его вверил. Он только непреклонно настаивал на осуществлении реформы и на ее осуществлении в форме освобождения крестьян с поземельной оседлостью. B смысле правительственной меры проведение нового закона есть вполне и исключительно его дело, его личный подвиг, результаты его непоколебимого произволения. В развитии общей мысли государя и во всех частностях и подробностях Положения 19 февраля – дело Редакционных комиссий, в особенности двух их членов Ник. Милютина и кн. Черкасского, председательствовавшего в Главном комитете вел. кн. Константина Николаевича и влиявшего на него члена комитета ген. Чевкина. Канцеляризмом заведовал в Главном комитете и Государственном совете государственный секретарь Бутков. (С.-Петербург, 29 апреля 1868). См. т. I, лл. 9 об. – 12.

4

Далее уничтожено автором два листа. Последующий текст за 1, а также за 2, 3, 4 и 6 февраля восстанавливается по «Отрывкам из Дневника». (Т. I, лл. 16а – 17). Прим. ред. 1961 г.

5

Опыт показал, что и при системе Положений 19 февраля, т. е. при окончательном определении норм надела и при улетучении территориальных единиц, не произошло вредных замешательств и потрясений. Но быть может, что некоторые вредные последствия этой системы смягчены, сглажены или предупреждены при введении в действие и применении нового закона, чего тогда нельзя было предвидеть. Быть может, кроме того, что некоторые другие последствия только со временем яснее обнаружатся. Идея составителей Положений, чтобы реформа всецело произошла от престола, проведена. Но тем резче обозначились две прикосновенные к делу стороны, и тем более им усвоен вид сторон противуположных. (Карлсбад, 22 мая/3 июня 1868). См. т. 1, Л. 16.

6

Далее уничтожено автором 2 листа. Последующий текст за 9, 11 и 12 февраля восстанавливается по «Отрывкам из Дневника». (Т. I, лл. 17–18). Прим. ред. 1961 г.

7

Впоследствии, будучи министром внутренних дел, я сам пользовался постановленным по предложению кн. Гагарина правилом и весьма ценил его пользу. Конечно, оно не вязалось логично с основными началами, мне представлявшимися правильными. Но дело было не в достижении невозможного, а в исправлении, по возможности, явных недостатков закона, высочайшее утверждение которого было предрешено и несомненно. Один из этих недостатков заключался в излишнем размере наделов, предотвращавшем добровольные сделки между помещиками и крестьянами. Кн. Гагарин открывал новый путь к уменьшению этих наделов. От расчета помещиков зависело идти или не идти по этому пути. Но если начала гражданственности не разовьются и не распространятся, то в случае возвышения цен на землю могут произойти важные неудобства (Карлсбад, 23 мая/4 июня 1868). См. т. I, лл. 17 об. – 18.

8

Далее уничтожен автором один лист. Последующий текст за 18 февраля восстанавливается по «Отрывкам из Дневника» (Т. 1 л. 19 об.). Прим. ред. 1961 г.

9

Далее уничтожен автором один лист. Последующий текста за 21 и 22 февраля восстанавливается по «Отрыкам из Дневника». (Т. I, лл. 21 об. – 22). Прим. ред. 1961 г.

10

Тогдашние варшавские события оказались как бы совершенно неожиданными для правительства. Никто не имел и даже не получал сведений достаточно полных и точных, чтобы оценить эти события как следовало и с твердостью определить путь, по которому надлежало идти правительству. Многое в моих тогдашних заметках требует пояснений. Надеюсь изложить их в другом месте, когда при дальнейшем развитии польского дела будет речь о наместничестве вел. кн. Константина Николаевича. Равным образом требуют пояснений и другие заметки, относящиеся до действий разных высших правительственных лиц. Нужна некоторая характеристика этих лиц и не бесполезен общий анализ тех правил и понятий, которыми в то время руководствовались более или менее все так называемые государственные люди. Надеюсь и этот пробел пополнить впоследствии, при удобном к тому случае. (Карлсбад, 26 мая/7 июня 1868). См. т. I, л. 23.

11

Впоследствии я сам слышал в одном из заседаний Совета министров, как гр. Блудов оказал то же самое нынешнему государю, употребив только вместо выражения: «повиноваться закону», – выражение «соблюдать» закон (Карлсбад, 27 мая/8 июня 1868). См. т. 1, л. 24 об.

12

Пропускаю все это теперь без пояснений и дополнений. Пью карлсбадские воды и кроме того принужден беречь глаза. Работаю урывками и должен избегать напряжения мысли и чувства. Впоследствии представится случай высказаться насчет польского вопроса с надлежащей полнотой. (Карлсбад, 27 мая/8 июня 1868). См. т. I, л. 26 об.

13

Далее уничтожено автором два листа. Последующий текст за 13 и запись за 14 марта восстанавливается по «Отрывкам из Дневника». (Т. 1. лл. 34–35). Прим. ред. 1961 г.

14

Будучи управляющим делами Комитета, а с тем и Совета министров, я не участвовал в совещаниях, а только присутствовал и, следовательно, имел досуг во время заседаний делать заметки, по которым обозначал содержание и даже ход прений г. моем дневнике. Притом первые заседания на меня производили впечатление дела нового и более важного, чем оно казалось мне впоследствии, когда я к нему, так сказать, пригляделся. Следы этой впечатлительности достаточно ясны и в предшедшем очерке заседания 13 марта.

Ввиду позднейших событий это заседание во многом может казаться страшным, но оно хорошо характеризует тогдашнее настроение высших правительственных лиц. Начиная с государя, все члены Совета, кроме гр. Строганова, находили нужным что-нибудь сделать для успокоения и даже удовлетворения умов Польши. Один член, оговоривший мимоходом интересы империи, т. е. России, был немец – бар. Мейендорф. Военный министр (тогда ген. Сухозанет) молчал. Министр внутренних дел Ланской – почти молчал. Ген. Муравьев, впоследствии покоритель мятежа в Северо-Западном крае и всемогущий виленский проконсул, предлагавший заселять поляками Туруханские тундры, сказал толыко два слова, и те в пользу польских вольных слушателей в учебных заведениях. Кн. Долгоруков ближе всех роднился с моими собственными ощущениями и мыслями, что и продолжалось до его кончины, но большею частью держал себя на втором плане и высказывался неохотно и нерешительно. Наконец, кн. Горчаков (faisait la phrase (разглагольствовал (фр.)).) и в то же время, как здесь по вопросу об Университете, смелее других смотрел делу в лицо и называл его по имени. (Карлсбад, 30 мая/11 июня 1868). См. т. I, лл. 34–35.

15

Эту роль кн. Горчаков играл не столько по личному влиянию или по званию министра иностранных дел, сколько по свойству двоюродного брата наместника кн. М.Д. Горчакова. (Карлсбад, 30 мая/11 июня 1868). См. т. I, л. 35 об.

16

Помнится, это не были буквально слова гр. Строганова, но это положительно был смысл его слов (Карлсбад, 3/15 июля 1868).

17

В предшедших заметках за 13 и 14 апреля многое может показаться излишним, как относящееся более к моим собственным взглядам и тогдашним суждениям, чем к событиям, которых я был свидетелем. Я оставил эти заметки в том виде, каком они занесены в мой дневник, преимущественно по тому соображению, что со временем может быть небесполезным знать, как думали в то время некоторые лица, подобно мне стоявшие в рядах правительства и довольно близко к его центру. (Карлсбад, 5/17 июня 1868). См. т. I, л. 46 об.

18

Это дело с. Бездны. На местах был флиг. – ад гр. Апраксин. Ген. Бибиков ничего не сделал, ничего не разъяснил, и даже не представил никакого донесения. Государь был очень недоволен и приказал ему это поставить на вид. (Карлсбад. 5/17 июня 1868). См. т. I, л. 47.

19

К сожалению, кроме разрозненных бумаг, большею частью не приведенных в порядок, и частной переписки, у меня не сохранилось следов первых четырех месяцев моего управления Министерством. В дневнике, за исключением заметки 7 мая, пробел с 25 апреля по 15 августа. В моей памяти изгладились или слились с другими воспоминаниями все подробности моих первых начинаний, затруднений, испытаний и опытов. Помню однако же ряд тяжелых впечатлений, которые вызывались встречею с неотразимою действительностью, противоречившею руководившим мною отвлеченным началом. Помню те неблагоприятные особенности моего положения, р которых будет ниже пространнее упомянуто. Помню также, что я взялся за управление Министерством и занял свое место в высших коллегиях без соблюдения даже самых обиходных обрядных формальностей. Таким образом, я был с первого раза в Государственном совете в обычной форме, без ленты. При мне не читался указ о моем назначении и со мною не раскланивались по этому поводу члены Совета. (Карлсбад, 6/18 июня, 1868). См. т. I, л. 50.

20

Я управлял Министерством внутренних дел семь лет. Меня часто упрекали в колебаниях, нерешительности, недостатке энергии и стойкости. Выписки из моего дневника могут отчасти облегчить суждение о том, насколько эти упреки были основательны или неосновательны, и насколько в течение семи лет я был верен или не верен нескольким коренным началам, последователен, или непоследователен. Здесь я не имею в виду ни опровергать, ни оправдываться, но считаю не лишним оговорить, что никогда никто не сознавал более меня самого недостатка моего влияния и шаткости моего положения. Всем моим товарищам и ближайшим сослуживцам известно, что я признавал и называл себя не министром внутренних дел, а «докладчиком» по Министерству и управляющим делами Министерства; что я никогда, кроме скрепы или контрассигнировки указов, не подписывался собственноручно «Министром внутренних дел», а писал только «статс-секретарь N. N.», что у меня даже не было, до поездки за границу в 1867 году, визитных карточек с обозначением звания министра; наконец, что я никогда не считал себя прочным или долговечным министром и уже с 1863 года постоянно предусматривал перемену или ее ожидал, или об ней думал. Если, несмотря на то, проходили годы и перемены не было, то главною тому причиною едва ли не было то обстоятельство, что в это время, при данной обстановке, никто не мог быть министром внутренних дел в полном смысле слова, т. е. министром, пользующимся преобладающим и прочным на все внутренние дела влиянием, кроме, быть может, людей крайних, и притом крайних в направлении, противоположном моим общим взглядам и моему общему направлению. Влияние Главного комитета по делам крестьянским и влияние Милютина и других по делам западным служат тому подтверждением и пояснением. Рядом с вопросом, оставаться ли, при данных условиях, или не оставаться, постоянно становился вопрос: какие последствия будет иметь мой уход? Следы постановления и сопоставления этих вопросов далее будут встречаться достаточно часто и ясно.

Направление крестьянского дела представляло на первых порах особые затруднения. Я считался человеком новым. Главный комитет, напротив того, состоял большею частью из лиц, непосредственно участвовавших в составлении законоположений 19 февраля и признававших себя не только специалистами в отношении к подробностям дела, но и главными, почти исключительными представителями его основных начал. Притязания руководить Министерством внутренних дел обнаруживались нередко. Надлежало уклониться от этого руководства, но без раздражительных объяснений и явного разлада, внося в Комитет только дела законодательного или общего свойства и распоряжаясь самостоятельно по всем прочим. Надлежало, кроме того, не опешить переменами в личном составе. Вел. кн. ген.−адмирал постоянно восхвалял тех именно губернаторов, которых я считал вредными по их односторонности или неправильным канцелярским связям с Главным комитетом, например, калужского – Арцимовича и нижегородского – Муравьева. Начальник Земского отдела Соловьев также признавался отменно полезным и даже необходимым. Они все впоследствии сошли со сцены, но на первое время я должен был их сохранить. Новый закон был уже повсеместно обнародован. Везде начали (вводить его в действие. Между тем на местах недоставало одной из главных к тому призванных властей. Составители крестьянских Положений не приняли или не хотели принять во внимание, что процедура утверждения мировых посредников Правительствующим сенатом при наших канцелярских порядках требовала немало времени и что последствием всякой в этом отношении проволочки при упразднении в силу нового закона помещичьей власти и ослаблении власти полицейской было междувластие или даже отсутствие всякой ближайшей власти в местах, где вводился в действие этот закон. Устранение этого важного неудобства было первой моей заботой. Я немедленно испросил через Главный комитет высочайшего разрешения допускать лиц, избранных в мировые посредники, к отправлению их обязанностей, не ожидая утверждения их Сенатом. Это разрешение объявлено всем губернаторам по телеграфу. Вскоре дело везде приняло не только более или менее правильный оборот, но и ход более спокойный, чем сначала можно было ожидать. Добрые свойства народа и не утратившаяся в нем разом привычка повиноваться облегчали достижение этого результата. Благодаря распорядительности начальников губерний деятельность дворянских предводителей и уездных полиций, а затем и мировых посредников, по мере их вступления в должность, закон в одно и то же время вводился в действие, разъяснялся народу и охранялся от произвольных нарушений, как с одной, так и с другой из прикосновенных к делу сторон. Решительное прекращение беспорядков там, где они возникали, и подавление всякого упорного сопротивления в местах, где они обнаруживались, производили полезное нравственное впечатление на соседние местности. Первая пора замешательств и волнений, не без основания возбуждавшая сильные опасения, миновалась. При всем том повсеместно встречались беспрерывные и разнообразные сомнения и затруднения. В некоторых губерниях, как именно в Калужской, распоряжения самих губернаторов не соответствовали их скорому устранению. Сетования и жалобы слышались со всех сторон и свойственная человеческой природе наклонность преувеличивать всякое зло и уменьшать значение всякого постороннего успеха обнаруживалась в обычных формах и размерах. Кн. Долгоруков писал мне из Москвы 9-го августа: «Ici on voit l'avenir sous un aspect excessivement noir. On se plaint d'un manque complet d'autorites reelles dans le fond des provinces et on craint que l'anarchie ne s'etablisse partout. Si se basant sur ce qu'il n'y a pas dans certames localites de desordres paipables on habitue les masses a ne faire que ce qui leur plait. Je console les peseimistes en promettant que les „мировые посредники“ servent d'un grand secours: mais il est certain que pour cela ils doivent etre bien intentionnees actifs et forts. Voila, cher П. A. a quoi nous devons travailler avec ardeur» («Здесь видят будущее в очень черном свете. Жалуются на полное отсутствие реальной власти в глуши провинций и боятся, как бы анархия не водворилась повсюду. Основываясь на том, что в некоторых местностях нет явных беспорядков, позволяют массам делать только то, что им захочется. Я успокаиваю пессимистов, обещая, что „мировые посредники“ могут, конечно, оказать большую помощь, для этого они должны иметь хорошие намерения, действенные и сильные. Вот, дорогой П.А., над чем мы должны с жаром трудиться» (фр.)).

Дела Царства Польского и западных губерний также представляли ряд постоянно возникавших или возобновлявшихся затруднений. Назначение гр. Ламберта наместником в Царстве состоялось после нескольких колебаний в надежде на его ум, приятные формы, ловкость и предполагавшуюся твердость. Он вообще считался лицом, близким к государю или по крайней мере пользующимся особым его расположением. Это предположение не было вполне основательным, но оно поддерживалось в глазах публики близкими отношениями гр. Ламберта к гр. А. Адлербергу и к гр. Ф.Т. Баранову. Сначала был решен один вопрос о наместничестве, другой – о назначении главнокомандующим армией в Царстве – обсуживался в присутствии государя, в его кабинете в Петергофе. В совещании участвовали кн. Горчаков, кн. Долгоруков, ген.−ад. Милютин, сам гр. Ламберт и я. Дело шло об отделении или неотделении военной части от высшего гражданского управления. В пользу отделения высказывались кн. Горчаков, кн. Долгоруков и я, причем я ссылался на пример Англии, которая в Ирландии и Индии даже в критические эпохи не соединяла в одних руках двух высших властей, военной и гражданской. Милютин настаивал на их соединении, утверждая, что без соблюдения этого условия не может быть единства направления и даже согласия действий по гражданской и военной частям. Гр. Ламберт молчал. Государь колебался. Наконец, он обратился к гр. Ламберту с вопросом о его мнении, присовокупив, что так как ему придется управлять Царством, то и его взгляд на дело желательно знать. Гр. Ламберт высказался в пользу соединения властей и затем вопрос был решен в этом смысле без дальнейших рассуждений. Гр. Ламберт, один из младших ген.−лейтенантов, дотоле ничем не командовавший, кроме л.−гв. конного полка, и ничем не управлявший, кроме южных военных – поселений, был произведен в полные генералы и назначен как наместником, так и главнокомандующим в Царстве.

По делам Западных губерний почти единственным и притом постоянным моим союзником в высших правительственных сферах был кн. Долгоруков. Отношения к нему были всегда ровны и приятны. Мы переписывались почти ежедневно, иногда по нескольку раз в день, и я этим пользовался для доведения до государя сведений и мыслей, которые в междудокладные дни мне представлялось неудобным доводить до него письменно. Кн. Долгоруков видел его часто и докладывал мои записки.

Образчиком такой переписки и примером доверия, которое мне оказывал кн. Долгоруков, может служить прилагаемая записка от 12 июля из Красного Села (Приложение 1). Она относится до моих предположений об учреждении полицейских судов для разбора дел о политических манифестациях, и в ней кн. Долгоруков говорит: «Moi, de mon coteje vous passe mes pleins pouvoirs sans condition aucune tant sur la conclusion que sur la redaction definitive de la note» («Я, с своей стороны, передаю Вам без всяких условий свои неограниченные полномочия, как по заключению, так и по окончательной редакции записки» (фр.)).

Государь предпринял поездку в Крым 6-го или 7-го августа. В записке от 6-го, написанной перед выездом из Петербурга, кн. Долгоруков следующим образом выражается об особом негласном совете, который на время отсутствия его величества учреждался под председательством вел. кн. Михаила Николаевича: «Je ne sais si l'empereur vous a dit de causer quelquefois avec… le gr. due Michel sur ce qui pourra demander une espece de consultation, quant a la fermetation qui regne en general dans toutes les classes. Schouvaloff, Путятин et Милютин ont recu des ordres de s. m. la dessus. Ce ne seraient que des causeries entre vous cinq dons Schouvaloff me fera connaitre le sujet et pour lesquelles s. a. i. vous invitera problement» («Я не знаю, говорил ли вам император, что нужно изредка беседовать с вел. кн. Михаилом о том, что может потребовать консультации в отношении брожения, которое царит в общем во всех классах. Шувалов, Путятин и Милютин получили приказ его величества по этому поводу. Это будут всего лишь неофициальные беседы между вами пятью (Впоследствии, по крайней мере для некоторых дел, к нам был присоединен ген. Чевкин. (См. выше. Прим. автора).); с содержанием бесед меня познакомит Шувалов и на них е.и. высочество, очевидно, пригласит вас» (фр.)).

Таким образом, когда первый раз был учрежден подобный негласный высший Совет на время продолжительного отсутствия государя из столицы, предметом его ведения должны были быть исключительно дела политического свойства и Совету усваивалось по преимуществу совещательное значение. О результате его совещаний начальник III отделения и жандармского штаба должен был извещать шефа жандармов. Впоследствии таким Советам предоставлялось право решать известные дела высочайшим именем и о его совещаниях представлялись государю председательствовавшим в нем вел. князем и заведовавшим его делопроизводством государственным секретарем особые мемории.

Назначение адмирала гр. Путятина министром народного просвещения состоялось, кажется, в июне 1861 года. Я помню то заседание Совета министров в Царском Селе (по делу ведомства Министерства народного просвещения), в котором гр. Путятин неожиданно для большинства членов Совета оказался в числе присутствовавших. О нем уже говорили в городе, как о кандидате на эту должность, но почти никто не считал вопроса о том решенным или даже близким к разрешению. Поводом к выбору гр. Путятина было состояние наших учебных заведений и в особенности университетов, где более и более ослаблялась дисциплина и распространялись социалистические и материалистические учения. Гр. Путятин был известен за человека набожного, даже склонного к религиозному ригоризму, и слыл человеком с твердым характером и железной волей. Вся его внешность имела аскетический оттенок и я помню впечатление, им оставленное во мне после вышесказанного заседания Совета. Мысли о религиозном направлении образования юношества я вполне сочувствовал. Всматриваясь в резкие, бледные, почти изможденные черты лица гр. Путятина, замечая неподвижность выражения этого лица и припоминая рассказы о твердости и сосредоточенности в самом себе, обнаруженных им во время его экспедиции в Японию, я думал, что Министерство народного просвещения передается в сильные и даже жесткие руки. Гр. Путятин в генерал-адъютантском мундире как-то и почему-то напоминал мне латинских кардиналов времен Филиппа II-го, и я конечно не предугадывал, что не далее как через три месяца при первой вспышке беспорядков в Санкт-Петербургском университете этот непреклонный аскет, кардинал, адмирал и генерал-адъютант, окажется нерешительным, ненаходчивым, нестойким – одним словом несостоятельным в кругу тех обязанностей, которые были на него возложены. (Карлсбад, 9/21 июня 1868). См. т. I, лл. 53–58.

21

Я уже тогда имел в виду для наложения узды на польских помещиков в западных губерниях принятие мер, которые были бы для них ощутительны в денежном отношении. Но я предлагал их в регулярной форме, с известными ограничениями и для известных случаев. На том же самом основании я предлагал в следующем году установление особого денежного сбора. Я говорил, что если преступные заявления и стремления местного дворянства и других обывателей края вынуждают правительство принимать чрезвычайные военные меры для охранения общественного порядка, то часть требовавшихся на то издержек по всей справедливости могла быть обращена на тех, которые вынуждали правительство к принятию таких мер. Мои предположения постоянно отклонялись, но когда мятеж вспыхнул, то пошли гораздо далее этих предположений и ввели в действие под наименованиями процентных сборов, штрафов, сборов для вознаграждения разных убытков и т. п. систему полного произвола местных начальств в отношении к имуществу местных жителей. (Карлсбад, 9/21 июня 1868). См. т. I. л. 59.

22

Этот Тышкевич (Фаддей) мне был рекомендован Назимовым и принят мною на службу. Я пытался употреблять его для приобретения сведений о том, что думалось и делалось между поляками. Он, с своей стороны, по-видимому, предполагал играть двойную роль, поместившись в правительственной сфере и сохранив связи со сферой польского движения. Так как я соблюдал надлежащую с ним осторожность, он скоро вынужден был для приобретения или сохранения какого-нибудь значения в среде агитаторов прибегать к разным вымыслам насчет получаемых будто бы от меня поручений или извещении. В Вильно было обнаружено, что он рассказывал о мнимой, от меня полученной телеграмме, и Тышкевич тогда бежал за границу. Впоследствии им там издана книга, в которой говорится о моих к нему отношениях, но где нет почти ни одного слова правды. Считаю его впрочем более сумасбродом, взявшимся за роль, которая ему была не по силам, чем злонамеренным интриганом. (Карлсбад, 10/22 июня 1868). См. т. 1. лл. 59 об. – 60.

23

Губернатором в Гродно был один из клевретов ген. Назимова действ, ст. сов. Шпейер. Он был немедленно уволен и замещен другим, но ген. Назимов сильно и долго на меня сетовал за это распоряжение. (Карлсбад, 10/22 июня, 1868). См. т. I, лл. 60 об. – 61.

24

Западные ген.−губернаторы постоянно стремились но только к относительной самостоятельности, но к полной независимости от Министерства. Только по представлениям о наградах, и то только в случае невозможности воспользоваться для прямого исходатанствования их приездом государя или в случае его несогласия немедленно удовлетворять такие ходатайства, ген.−губернаторы признавали министров высшею в отношении к себе инстанциею. То же стремление отличало и столичных ген.−губернаторов, но мотивы или исходные побуждения были другие В столицах главные начальники имели преувеличенное понятие о своем призвании и личном значении. В Западных губерниях они считали полное самовластие коренным условием исполнения возложенных на них обязанностей. Они воображали, что спасение если не всей России, то по крайней мере общих государственных интересов ее во вверенном им крае постоянно и исключительно зависело от них одних, от их соображений, их изобретательности в отношении к способам действия и их полновластных распоряжений. Их не останавливал и даже не заботил простой вопрос, каким образом можно было при таком просторе и таком значении ген.−губернаторской власти не только согласовать и приводить в систему действия двух друг за другом следующих ген.−губернаторов, но и согласовать действия двух ген.−губернаторов современных, из которых один полновластвовал в Киеве, а другой в Вильно? Каждый из них мог иметь свой взгляд, изобретать свои средства, применять к делу свою систему. Министерство внутренних дел более всех других страдало от этих превратных понятий и от их разнообразных последствий. Отношения к гон. – губернаторам были щекотливы, натянуты, часто неприятны. Нравственная ответственность за общие мероприятия на местах ложилась на министра, но от него большею частью но зависело допущение или недопущение этих мероприятия. Он был, по необходимости, представителем главных местных начальников в высших правительственных коллегиях, но он часто не мог быть там представителем их мнений. Между тем его разномыслие с ними казалось в этих коллегиях как будто безосновательною и безответственною операцией. Ему возражали, что подробности и даже существенные условия дела ближе видны на местах: ему противопоставляли ближайшую прямую, хотя на деле всегда мнимую, ответственность ген.−губернаторов: ему твердили, что в трудные времена нужны самостоятельные и сильные местные власти, как будто самостоятельность, сила и произвол тождественные понятия и сила может проявляться не иначе, как в неправильных и непоследовательных формах. Вся эта неурядица проистекала преимущественно от двух обстоятельств: от тех прямых, личных отношений, г. которые ген.−губернаторы были поставлены к государю их военным званием и его личным их выбором; и от той самой мысли о необходимости соединения в одних руках военной и гражданской властей, которая была проведена ген.−ад. Милютиным, я от которой до сих пор государь император не соглашается отступать. Пример западных ген.−губернаторов действовал и на других, хотя они вообще более соблюдали установленные законом отношения к министрам и менее обнаруживали неуместных притязаний на создание государства в государстве. Таким образом, во все продолжение моего семилетнего управления Министерством внутренних дел его законное и правильное влияние постоянно парализовалось действиями подведомых ему главных местных начальств, и вместо того, чтобы иметь возможность настоять на соблюдении ген.−губернаторами моих указаний, я только мог иногда воспрепятствовать им исполнять их собственную волю.

Министерство внутренних дел, соприкасаясь с предметами ведомства всех других министерств, вообще встречает у нас постоянные и самые разнообразные затруднения при исполнении лежащих на нем обязанностей. Оно имеет такие обязанности и считается ответственным по взысканию государственных податей, по отправлению воинских повинностей, по охранению полицейского порядка и общественной безопасности и по множеству других предметов правительственной деятельности, но которым другие министерства в то же самое время признают себя полными хозяевами вверенных им отдельных частей п весьма мало озабочиваются соблюдением условий, без которых содействие Министерства внутренних дел им не может быть оказываемо, или по крайней мере не может быть оказываемо с надлежащим успехом. Даже по частным, в существе простым и сомнению не подлежащим вопросам я иногда должен был употреблять особого рода приемы и некоторую настойчивость, чтобы достигнуть некоторых результатов. Таким образом, в прежнее время не сообщалось во всеобщее сведение никаких известий о высочайших путешествиях, кроме сухого перечня часов выезда и приезда и произведенных тем или другим полком, батальоном или батареей смотров или учений. Я исходатайствовал разрешение сообщать и другие сведения, печатать слова, где-либо с особой целью произнесенные государем, оглашать имена губернаторов и предводителей, удостоенных им аудиенции, и т. п. Но все это, особливо сначала, возбуждало разные сомнения и недоумения. Прилагаю в виде пояснительных образчиков переписки, в это время происходившей между кн. Долгоруковым и мною, выписки из трех его писем. (Карлсбад, 10/22 июпя 1868). См. т. I, лл. 61 об. – 64.

25

Командирование г. Жеребцова в мое распоряжение осталось безрезультатным. Оно было одной из частных моих попыток организовать правительственную или, по крайней мере, так называемую «инспирированную», или «инспирируемую» прессу. С одной стороны, почти всегда оказывалось, что «инспирации» было недостаточно. Надлежало самому редактировать или переделывать редакцию. С другой стороны, отсутствие согласия между министрами делало самую «инспирацию» весьма затруднительной.

Дело московских студентов Заичневского и Аргиропуло с сотоварищами относилось до разных противоправительственных замыслов тогдашней молодежи, до пропаганды вредных политических и общественных теорий и т. п. Оно получило судебный ход и с этою целию передавалось нз жандармского управления в Министерство внутренних дел. Впрочем, справок о том под рукою не имею. (Карлсбад, 10/22 июня 1868). См. т. I, л. 64.

26

Сенатор Капгер должен был ревизовать Калужскую губернию. Я избрал этот способ при явном предубеждении вол. кн. в пользу губернатора Арцимовича для наложения узды на его действия по крестьянскому делу. Сенатор Капгер был выбран по рекомендации фельдмаршала кн. Барятинского. Результат но соответствовал моим ожиданиям. Губернатор был умнее сенатора и при содействии двух пружин, жажды популярности и некоторой веры в силу вел. князя и Главного комитета, обернул ген. Капгера кругом пальцев. Единственным полезным последствием было то, что Капгер s'est coule (Сам себя потопил (фр.)) и что с тех пор он не всплывал.

Собещанскому (чиновнику особых поручений при мне) было поручено дело студентов в Москве. И он попытался лавировать и с тех пор был мало употребляем. (Карлсбад, 13/25 июня 1868). См. т. I. лл. 66 об. – 67.

27

Этот самый гр. Старжинский играл в событиях 1863 г. весьма предосудительную роль, был судим и приговорен к смерти (чего, впрочем, он не заслуживал и к чему не был бы приговорен, если бы в муравьевскую эпоху не преследовались особо все поляки, имевшие личные со мною сношения), потом сослан под надзор полиции в Воронеж (частью во внимание к заграничным ходатайствам, частью потому, что сам Муравьев едва бы решился конфирмовать смертный приговор), наконец, возвращен оттуда с дозволением жительствовать в Царстве Польском. Но до этих событий он еще играл довольно видную роль в Москве в конце 1862 г. во время съезда предводителей из разных губернии по случаю пребывания в Москве государя и императрицы. Тогда им была представлена государю записка, копия с которой имеется в моих бумагах и которая по своему содержанию близко подходит к письму гр. Старжинского ко мне, бывшему поводом к его вызову в Петербург в сентябре 1861 года. Упоминаю об этом здесь потому, что подача такой записки в 1862 году характеризует взгляды на польский и западный вопросы, долго сохранявшиеся в высшей правительственной сфере. Гр. Старжинский прежде служил на Кавказе и носил серебряный Георгиевский крест. Он мне был рекомендован г. Калерджи как человек дельный и умеренный. Его мечтой было, кажется, сделаться литовским вело-польским. (Карлсбад, 15/27 июня 1868). См. т. I, лл. 67 об. – 68.

28

При составлении этого очерка я имел в виду разные цели. Во-первых, надлежало действительно представить государю то, о чем говорило заглавие, т. е. краткое обозрение дела в данный момент, когда со времени издания и обнародования нового закона протекло уже целое полугодие и вместо с тем краткий отчет в том, что в течение этого времени было сделано по ведомству Министерства внутренних дел. Во-вторых, следовало, по возможности, воспользоваться этим случаем для противодействия разным односторонним толкам, доходившим до государя. В-третьих, нужно было обратить его внимание на те вопросы или те стороны дела, которых не касались большею частью ни высшие государственные деятели, ни та канцелярская среда, которая так влияла на крестьянскую реформу. Здесь я коснулся, между прочим, вопроса о необходимости какого-нибудь поземельного кредита, который существовал у нас, но был уничтожен самим правительством накануне разрешения крестьянского вопроса. Наконец, я имел в виду и другие предметы внутреннего управления государства. Всегда сознавая взаимную связь и даже солидарность разных частей этого управления, я уже в этой первой, лично от меня к государю поступающей записке искал случая коснуться и другого более общего вопроса о коренных условиях и формах государственного управления. Еще нельзя было с какою бы то ни было надеждою па успех высказаться насчет допущения некоторого участия в делах правительственных новых элементов выборного или призывного представительства. Первым шагом могло быть, как мне казалось, только указание па существующие, так сказать, уже данные пределы самодержавного полновластия. Они были даны в экономической сфере и я выразился о них следующим образом: «Одного почерка пера вашего величества достаточно, чтобы отменить весь Свод законов Русской империи, но никакое высочайшее повеление не может ни поднять, ни понизить курса государственных кредитных бумаг на С.-Петербургской бирже». Цитирую на память, но не сомневаюсь в верности цитаты.

Моя записка была весьма благосклонно принята государем. Из прилагаемой выписки из письма кн. Долгорукова от 29 сентября (Приложение III*) усматриваются как это обстоятельство, так и некоторые опасения его, кн. Долгорукова, насчет моей заботливости об ограждении справедливых интересов и законных прав дворянства. Текст моей записки доказывает неосновательность этих опасений. Копия с нее подобно копиям с других, в разное время мною представленных государю записок, имеется между моими бумагами. Все эти бумаги перейдут в распоряжение того, к кому поступят настоящие отрывки из моего дневника. (Карлсбад, 16/28 июня 1868). См. т. I, лл. 69 об. – 71.

29

Все такие записки писаны мною набело, своеручно, и урывками среди другого дела. Иначе работать я не имел досуга. Моя жизнь была такого свойства, что мне нередко случалось писать две записки пли два письма разом, переходя от одного к другому по мере того как одна страница была дописана и вместо засыпки песком ей надлежало дать отсохнуть, и в то же время объясняться с правителем канцелярии и давать указания по какому-нибудь спешному делу. Эта вечная гонка, этот постоянный недосуг и неизбежное совпадение разнопредметных занятий были до крайности утомительны. Я занемог началом нервической горячки в ночь с 25 на 26 сентября, по всей вероятности, не от одной простуды, но и от усилия, которого потребовало составление при вышеупомянутых условиях отправленных мною к государю записок. Содержание первой из них было вторым шагом на том пути, на который я вступил в записке от 15 сентября. (Карлсбад, 17/29 июня 1868). См. т. I, лл. 72 об. – 73.

30

Эта заметка по происшествиям 25 числа неполна. Я не успел дописать то, что записать следовало, занемог в ночь и, возобновив свои дневные заметки только 5 октября, не пополнил пробела. Следовало досказать, что в Колокольном переулке почти произошло, сколько помню, столкновение между войском и студентами. Гр. Шувалов в порыве горячности остановил проходивший вблизи взвод стрелков и повел его в переулок, где он был остановлен и где вид войска в строю еще более экзальтировал студентов. После Государственного совета мы собрались у вел. князя, куда приехал и гр. Шувалов с известием о происходившем в Колокольном переулке. Ген. – губернатор был в Университете, а кн. Горчаков и, помнится, гр. Панин были приглашены вел. князем участвовать в нашем совещании. Я помню, как мимо окон по тротуару Дворцовой набережной проходили во время нашего заседания то по нескольку человек вместе, то поодиночке студенты Медико-хирургической академии, опешившие в Университет, а иногда между ними и университетские студенты или такие лица, в которых можно было предполагать по наружному виду университетских вольных слушателей. Большая часть этой молодежи отличалась длинными волосами и беспорядочной одеждой. Некоторые были вооружены толстыми палками. Я предложил немедленное закрытие Университета с тем, чтобы на сие было испрошено, если будет признано нужным, высочайшее разрешение по телеграфу. Я указывал при этом на опасные последствия примера безнаказанности уличных беспорядков. Вел. князь, видимо, сочувствовал моей мысли, но она встретила сопротивление си стороны некоторых членов нашей импровизированной коллегии, в особенности, к сожалению, со стороны гр. Панина и кн. Горчакова, у которых сыновья были в последнем курсе. Мы разошлись, ничего не решив. (Карлсбад, 17/29 июня 1868). См. т. I, л. 74.

31

Самоубийство ген. Герштенцвейга до сих пор вполне не объяснено. Кажется, однако же, достоверным, что между ним и гр. Ламбертом произошел, вероятно, по случаю очищения церквей от народа вооруженною силою, разрыв до того сильный, что они сочли нужным покончить его поединком и ввиду своего официального положения избрали способ жребия, т. е. «a la courte paille»[145]. Живо помню впечатление, произведенное внезапным известием о трагической смерти ген. Герштенцвейга и мыслью о его семействе, которое я видел накануне отъезда в Варшаву. Помню также и другое впечатление, вызванное во мне несколько лет спустя, первой встречей с этим семейством, т. е. вдовою и дочерью покойного в Петербурге. Всепожирающее время уносит радости и как будто сносит и горе. Внешний траур слагается и с ним как будто ослабевает и внутренний. Я часто видел г-жу Герштенцвейг и фр. Герштенцвейг во дворце, на выходах или в свете, на бальных вечерах. Но никогда я не видал их без этой мысли о разрушающей сило времени и без воспоминания о страшных минутах, пережитых тою л другою в Варшаве. (Карлсбад, 18/30 июня 1868). См. т. I, лл. 75 об. – 76.

32

Опыт, однако же, доказал, что затруднения но только 1861, но и 1862 годов были преодолены и преодолены если не одним, «опирающимся на войско самовластием», то и не теми, способами, которые я вместе с некоторыми другими считал необходимыми. Правда, что коренной вопрос будущности остался неразрешенным и что улучшению нашего внутреннего положения именно способствовали события 1862 года, отрезвившие многих, а затем события 1s63 и 1864 гг., заменившие внутреннее волнение патриотическим напряжением против внешних врагов. Правда и то, что некоторые из нас, быть может, оказали при этом немалые личные заслуга. Правда, в особенности, что государь никогда не упадал духом и не подчинялся влиянию крайних опасений. Как бы то ни было, с октября 1861 года протекло без малого семь лет, я хотя на русском небе еще много туч, общий вид его далеко не столь мрачен, каким он казался в то время. (Карлсбад, 18/30 июня 1868). См. т. I, лл. 78 об.

33

Отъезд гр. Шувалова – характеристическая черта и лица и влияния известных отношений и условий. Гр. Шувалов был начальником штаба жандармов и управляющим III отделением немного более полугода. Он внезапно оставлял свой пост, на другой день после возвращения государя в столицу, не дожидаюсь окончания студентского дела, в котором он был прямым участником, оставлял ото вопреки прямо выраженному ему по этому поводу мнению вел. кн. Михаила Николаевича, кн. Горчакова, ген. Милютина и моему (за обедом у вел. князя 15 числа), оставлял его, чтобы ехать для лечения в Париж, уезжал с весьма необычною торопливостью п, несмотря на все это, не вредил своему официальному положению и рассчитывал верно. Но другой, без тех условии и отношений, которые обеспечивала верность расчета, не мог бы так рассчитывать.

Под заглавием «Великорусе» периодически распространялись в то время разные противоправительственные воззвания. (Карлсбад. 18/30 июня 1868). См. т. I, лл. 80 об. – 81.

34

Заметки насчет кн. Долгорукова, подобные выше-прописанной. встречаются часто в моем Дневнике. Они большою частью отблеск мгновенного впечатления, которое производилось всегда ручными, сдержанными, часто нерешительными и как будто безучастными приемами кн. Долгорукова. Он постоянно опасался всякого жара, всякого порыва я при соприкосновении с ним, действительно, всякий порыв вскоре притуплялся и всякий жар остывал. Но другие его добрые и благородные свойства столь же скоро вновь к нему привлекали, возбуждали и поддерживали к нему доверие и вызывали новые порывы и новые проявления большею частою бесполезного жара. (Карлсбад, 19 июня/1 июля 1868). См. т. I, л. 81.

35

Представление назимовских бумаг государю кн. Долгоруковым также его характеризует. Несмотря на свои отношения ко мне, несмотря на то, что он не разделял мнения ген. Назимова, он счел долгом представить государю полученный на меня извет и представить оный, не предупредив о том меня, потому только, что Назимов к нему обратился для доведения о том до сведения государя и что кн. Долгоруков не признавал себя вправе, в таких случаях, не исполнять, purement et simploment[156], обращаемых к нему ходатайств. (Карлсбад, 19 июня/1 июля 1868). См. т. I, л. 83.

36

Общее впечатление было то, что если бы преклонные лета не мешали митрополиту самому занять место в Совете, возражения устранились бы, о чем я и доложил государю по возвращении. (Тегернзее, 28 июня/10 июля 1868). См. т. I, л. 91 об.

37

Подобные отметки, не заключающие в себе ничего кроме указания или перечисления заседаний разных правительственных комиссий, в которых я участвовал, помещаю только в «Отрывках» за 1861 год. Считаю это на первый раз не лишним, чтобы дать более точное понятие о совокупности служебных условий жизни министра внутренних дел в мое время и о невозможности при этих условиях когда-либо пользоваться каким бы то ни было досугом и завершать какую бы то ни было работу без перерывов. (Тегернзее. 30 июня/12 июля 1868). См. т. I, л. 95.

38

Мои рауты вообще не удались. Я начал их слишком рано и напрасно участил их, сделав воскресными, т. е. еженедельными, что уменьшало наличное число посетителей в каждый из этих вечеров, потому что, конечно, весьма немногие могли быть у меня через каждые 7 или даже 14 дней. Но основную мысль я считаю до сих пор верною. Я желал дать этим приемам совершенно официальное свойство, у нас новое, потому что наши официальные лица вообще принимают, наравне с неофициальными, только один и тот же круг знакомых, более или менее обширный и разнообразный по личностям, но не по элементам. Я желал, во-первых, открыть салон, в котором приезжие из губерний могли бы встречаться с петербургским светом всех подлежавших категорий; во-вторых, я желал совместить в этом салоне наш т. п. beau monde с представителями наук, художеств и литературы: наконец, в-третьих, я желал ввести в салонные круги общежития духовенство всех христианских исповеданий, чему приличествующая форма «раута» давала возможность. Все эти желания были исполнены, и следовательно возможность их более полного и прочного исполнения доказана, несмотря на неудачу моих вечеров в их совокупности. Я видел у себя в одно и то же время членов Государственного совета и мировых посредников, министров и уездных предводителей, кн. Кочубей и протопресвитера Баженова, лютеранского епископа Ульмана и римско-католического митрополита Жилинского рядом с протоиереем Рождественским, лорда Нэпира и академика Бэра, литераторов, художников, департаментских вице-директоров и т. д. Думаю, что моя мысль заслуживала и поощрения и подражания. Поощрения ей оказано мало, подражания не было вовсе. (Тегернзее, 30 июня/12 июля 1868). См. т. 1, лл. 97 об. – 98.

39

В предшедших «Отрывках» за 1861 год мною выписано все существенное и даже многое несущественное из моего Дневника. Повторяю, что я прежде всего имел в виду сохранить этим отрывкам свойства современной подлинности. Весьма многое в них не досказано. Таким образом, почти не упоминается о текущих делах моего министерства и, между прочим, о ходе крестьянского дела, имевшего в то время столь важное и обширное значение. Это происходит оттого, что по всем делам, более или менее непосредственно от меня зависевшим, я всегда встречал менее затруднений, чем по делам, приводившим меня в совещательное соприкосновение с другими министрами и с высшими правительственными коллегиями.

Казалось, что мое официальное положение было обставлено благоприятными условиями и обеспечивало мае должную меру влияния на дела. Меня отмечали, мне оказывали благоволение и доверие, моя инициатива обнаруживалась в делах других ведомств, например, по вопросам о пересмотре и изменении цензурных постановлений и о возвышении некоторых статей государственных доходов. Но при всем том я инстинктивно чувствовал шаткость моего мнимого значения. Я уже знал, что у нас часто желают достижения цели, не желая необходимых для ее достижения средств. Я постепенно познавал, что от новых лиц ожидают прежде всего такой изобретательности, которая устраняла бы все правительственные затруднения новыми внешними приемами, а не привитием или применением новых внутренних сил. Я в особенности чувствовал и сознавал свое одиночество. Я знал, что смотрю, думаю и ставлю себе цели несколько иначе, чем все мои сотоварищи. Я знал также, что не могу вполне сойтись ни с одним из них, сомневался, чтобы кто-либо из них скоро мог вполне сойтись со мною, и недоумевал, в какой мере или до какого предела, рано или поздно, мои мысли и убеждения могут быть окончательно и прочно одобрены государем. При таких условиях, я должен был действовать осмотрительно, рассчитывать на время и стараться не портить опрометчивою или преждевременною настойчивостью в настоящем возможного успеха в будущем. Это не могло не давать моим действиям некоторого вида нерешительности, быть может даже шаткости. В одной из не выписанных мною дневных заметок, не выписанной в своем месте (28 декабря), потому что я имел в виду упомянуть о ней здесь, значится, что при моей непринадлежности к разным кружкам, которые меня считают полусвоим, «трудно избегать некоторой двуличности, а между тем нельзя быть явным особняком, потому что высочайшая воля колеблется и попытка торопливо устранить ее колебания могла бы испортить дело». Я был вправе надеяться, что эта воля окончательно склонится на мою сторону. Между тем я мог находить себе временных союзников и сам мог быть временным или случайным союзником. Я был слугою и защитником самодержавных прав верховной власти вместе с кн. Гагариным и гр. Паниным, но разумел самодержавие иначе, чем кн. Гагарин и гр. Панин. Я оберегал все коренные права правительства вместе с ген. Чевкиным, но разумел иначе, чем он, и круг этих прав и достоинства правительства. Я соглашался с Головкиным насчет необходимости некоторой свободы печати, но не разумея под этою свободой полного простора для развития материализма и демократической пропаганды. Я защищал вместе с кн. Суворовым некоторые учредительные особенности Прибалтийского края, но всегда подчинял их общим условиям государственного единства России и круто отвергал любимые ссылки кн. Суворова на рижскую капитуляцию в Ништадтский трактат. Я был с вел. кн. ген.−адмиралом, когда обнаруживались попытки нарушить коренные начала Положений 19 февраля, и против вел. князя, когда он и Главный комитет гнули закон в одну сторону, всегда защищая притязания крестьян и оказывая оскорбительное пренебрежение к всякому праву помещиков. Я был с гр. Блудовым по делам еврейским и не с ним по делам раскола. Я делал улучшения быта православного духовенства и ограждения достоинства православной церкви, но, стремясь к предоставлению ей большей независимости от гражданской власти, я в то же время желал и ограждения нрав других вероисповеданий и предоставления всем русским подданным полной свободы совести. Наконец, по делам Царства Польского и Западного края я искал вместе с многими другими нового исхода, новых путей, но постоянно сознавал внутреннюю связь этих дел с делами империи и уже в 1861 году говорил, что польский вопрос разрешим не в Варшаве, а в Москве и Петербурге. Подтверждением всему этому служит не только то, что мною было сделано, написано или сказано, но и ряд разнообразных упреков, которым я с разных сторон подвергался.

Мое министерское семилетие заключает в себе два периода: первый, который я назову наступательным, в котором я надеялся, задумывал, предпринимал, не ограничивая своих начинаний, или вчинаний ближайшим кругом предметов прямого ведения Министерства внутренних дел; и второй, который надлежит назвать оборонительным, в котором я не отчаивался, продолжал или довершал начатое, отстаивал сделанное и старался сдерживать или ограничивать успехи начал и стремлений, противоположных моим началам и моим стремлениям. Первый период обнимает время с моего вступления в управление Министерством до конца 1863 года; второй простирается до сдачи Министерства ген.−ад. Тимашеву. Большая часть того, что мною вообще сделано, предпринято, начато, или подготовлено, относится к первому году моего управления. В нем написаны первые записки, имевшие целью обратить внимание государя на неизбежность коренных перемен в нашем государственном строе, сделаны попытки к более правильному устройству делопроизводства Комитета министров и Совета министров, направлены подготовительные работы по вопросу о земских учреждениях, обращено внимание на недостатки медицинского управления, приступлено к преобразованию городских учреждений, дано новое направление делам о раскольниках, положено начало новому порядку и направлению делопроизводства в Министерстве внутренних дел и подняты вопросы об улучшении внутреннего быта православной церкви и внешнего быта православного духовенства, об отношениях православной церкви к другим христианским вероисповеданиям и общих началах свободы совести, о преобразовании университетов, об устройство правительственной прессы и о новом законодательстве по делам печати. (Тегернзее, 3/15 июля 1868). См. т. I, лл. 101 об. – 104.