Дневник одного тела - [31]

* * *

25 лет, 2 дня

Вторник, 12 октября 1948 года

В день рождения всегда вспоминаю первые годы моей жизни, когда мама спрашивала, что, по моему мнению, я «заслужил» в качестве подарка. Так и слышу ее голос: Ну и как по-твоему, что ты заслуживаешь на день рождения? Она говорила это с воспитательной целью, чеканя каждый слог и глядя широко раскрытыми глазами, чтобы показать, что от нее ничто не может ускользнуть. Это при ее-то невнимании к окружающим. И нежелании быть внимательной. Задувая свечки, я специально кашлял. Как папа. Что мне действительно тогда доставило бы радость в день рождения, так это хорошая чахотка!

* * *

25 лет, 3 месяца, 6 дней

Воскресенье, 16 января 1949 года

Довольно долго — во всяком случае, мне так показалось — пытался извлечь волоконце лука-порея, застрявшее между верхним правым резцом и соседним клыком. Сначала ногтем, потом — уголком визитной карточки, и наконец — заостренной спичкой. Но никакого волоконца там не оказалось. Десна неверно меня информировала, она сама ошиблась, запомнив предыдущий подобный случай. И не первый раз она играет со мной такие шутки. Надо же, моя десна — жертва иллюзий!

* * *

25 лет, 3 месяца, 12 дней

Суббота, 22 января 1949 года

Бесполезно дольше скрывать это от самого себя: Симона не вызывает во мне никакого желания. И это — взаимно. Наши тела не подходят друг другу. Рано или поздно эта несовместимость станет причиной нашего разрыва. Теперь же у нас период компенсации. Под идеальным взаимопониманием, которое мы демонстрируем на людях и благодаря которому мы считаемся такой «публичной» парой, мы скрываем наше сексуальное фиаско. Нельзя, чтобы от этого недоразумения однажды пострадал ребенок.

* * *

25 лет, 3 месяца, 14 дней

Понедельник, 24 января 1949 года

Пытаюсь в постели объяснить Симоне способ, которому учил когда-то Додо: как есть то, что не любишь. Увы, транспонирование оказалось невозможным. Мой вымышленный младший братик должен был напряженно думать о том, что у него во рту, и только об этом, четко представляя себе, из чего состоит эта еда, а не придумывать всякое, как это часто делают дети, исходя больше из консистенции того, что едят, чем из вкуса. Рисовые котлетки — это не рвотная масса, шпинат — не какашки, и т. д.

Так вот, в постели, где почти все зависит от консистенции, этот метод не работает. Чем лучше я знаю, что именно сейчас сжимаю в объятиях, тем труднее мне к этому примениться: эта сухая кожа, эти острые ключицы, эта плечевая кость, прощупывающаяся под двуглавой мышцей, эта слишком мускулистая грудь, твердый живот, жесткая поросль на теле, напряженные ягодицы, слишком маленькие для моих рук, — одним словом, это тело спортсменки неизменно заставляет меня мечтать о чем-то противоположном. Хуже того, чтобы употребить его должным образом, мне приходится прибегать к разнообразным фантазиям. В противном случае — вялость, сомнительные извинения, испорченная ночь, дурное настроение утром.

* * *

25 лет, 3 месяца, 22 дня

Вторник, 1 февраля 1949 года

И потом, мне не нравится ее запах. Сама она мне нравится, а вот нюхать ее я не могу. В любви нет большей трагедии.

* * *

25 лет, 3 месяца, 25 дней

Пятница, 4 февраля 1949 года

Монтень: Самый прекрасный женский аромат — это отсутствие запаха . Неужели? Где ты, Виолетт? Твой запах был моим покрывалом. Но Монтень говорил не о тебе. Где ты, Сюзанна? Твой запах был моим знаменем. Но и не о тебе он говорил.

* * *

25 лет, 4 месяца

Четверг, 10 февраля 1949 года

У нас с Симоной есть «все для взаимопонимания», только вот наши тела ничего не говорят друг другу. Мы подходим друг другу, а тела — нет. По правде говоря, прежде всего меня привлекло не ее тело, а ее манера держаться: взгляд, походка, голос, чуть резковатое изящество жестов, рост, элегантность, улыбка на сомневающемся лице, и все это (что я принял за ее тело) идеально сочеталось с тем, что она говорила, думала, читала, и предвещало полное согласие. И вдруг в постели со мной оказывается чемпионка по теннису, сплошные мускулы, сухожилия, все под контролем, все — сама сдержанность. Что было бы, если бы благодаря боксу и физическим упражнениям я сам не был бы так накачан? Стукнувшись прессом о пресс, мы отскакиваем друг от друга. А что, если мне теперь растолстеть? Стать рыхлым и тучным? Чтобы мое раздувшееся тело вбирало в себя ее мускулы, одновременно проникая в них? Чтобы, отдаваясь мне, она покоилась в моих жирных складках? Когда Фанш спросила Полину Р., почему она любит только очень толстых мужчин, та ответила, закатив глаза и задыхаясь от восторга: Ах, это как будто занимаешься любовью с облаком!

* * *

25 лет, 4 месяца, 7 дней

Четверг, 17 февраля 1949 года

Сегодня утром наша постель была едва измята.

* * *

25 лет, 5 месяцев, 20 дней

Среда, 30 марта 1949 года

Кариес, или искушение болью. Проснулся от зубной боли. Кариес. Сначала эта гадость заставила меня взмыть под потолок, но потом даже показалась интересной . Есть в ней что-то электрическое. Да-да, эта боль ближе всего к удару электрическим током. И как любая электротравма, она несет в себе элемент неожиданности. Язык мирно подремывает во рту, ни о чем не думая, и вдруг — две-три тысячи вольт! Страшно больно, но боль длится недолго. Как одиночная молния на грозовом небе. Боль не распространяется, ее действие четко ограничено одним участком, и она почти сразу же исчезает. До такой степени, что первое удивление сменяется сомнением. И тут начинается опасная игра — проверка ощущений. Сначала на разведку отправляется язык, недоверчиво, с тысячей предосторожностей, точно сапер, он обследует десну, стенки подозрительного зуба, только после этого отваживается подняться на выщербленный гребень и с осмотрительностью слизняка, продвигающегося на ощупь при помощи выставленных вперед рожек, проникает в колодец. Но тут новый электроразряд снова подбрасывает — так, понятно. Только вот очень трудно сохранить это ощущение в мозгу, настолько эта боль мимолетна. И ты начинаешь все сначала. Новый разряд! Слизняк сжимается в комок. Вот такой вот шутник этот кариес.