Дневник одного гения - [47]

Я засыпаю, вдыхая воздух, напоенный Прекрасной Еленой. И слово «балэна» (так по-французски звучит «рыба-кит». — Примеч. пер.) фонетически сливается в моем подсознании с именем Прекрасной Елены.

3-е

Граф де Г., типичный далинист-подражатель, говаривал: балы дают для тех, кого на них не приглашают. Несмотря на бесчисленные телеграммы, где меня буквально умоляли явиться на бал маркиза де Куэваса, я все-таки решаю остаться в Порт-Льигате, что, впрочем, не мешает газетам с обычным вниманием и любовью к деталям засвидетельствовать мое присутствие в Биаррице. Самые удачные балы — те, о которых больше всего говорят даже те, кто на них не побывал. Яйцо на блюде без блюда бала без Дали — это Дали.

Вечером Гала приходит в восторг от моих картин. Я ложусь спать счастливым. Счастливые картины нашей фантастической реальной жизни. О милый Сентябрь, эти дивные полотна делают нас еще прекрасней. Спасибо, Гала( Это ведь благодаря тебе я стал художником. Без тебя я не поверил бы в свои дарования! Дай же мне руку! А ведь правда, что я люблю тебя с каждым днем все сильней и сильней…

4-е

Пока я говорю с рыбаком, сообщившим мне свой возраст, мне вдруг приходит в голову, будто мне уже пятьдесят четыре года(Дали родился в 1904 году, так что в действительности ему было сорок девять лет.). Всю сиесту эта мысль не дает мне покоя, потом меня осенило — да, может, я просто посчитал задом наперед! Ведь, помнится, даже после публикации моей «Тайной жизни» отец заметил, что я добавил себе год. Так что вполне возможно, на самом деле мне никак не больше сорока восьми лет! Все эти годы, которые, оказывается, еще предстоят мне впереди — пятьдесят третий, пятьдесят второй, пятьдесят первый, пятидесятый и ближайший, сорок девятый, — наполняют меня какимто радостным покоем, и неожиданно грудь «Corpus hypercubicus» удается мне даже лучше, чем я мог ожидать. Теперь я собираюсь испробовать новый технический прием: он заключается в том, чтобы получать радость от всего, что я делаю, и беспрерывно радовать Галу — и все у нас будет прекрасно. И станем трудиться пуще прежнего.

Прочь, все проблемы, отступись и ты, седина!

Я безумное орудие — не только без блюда, но даже без яиц!

5-е

В грядущем году я стану не только самым совершенным, но и самым проворным художником в мире.

Одно время я думал, что можно писать полупрозрачной и очень жидкой краской, но я ошибся. Амбра съедает жидкую краску, и все сразу желтеет.

6-е

Каждое утро при пробуждении я испытываю высочайшее наслаждение, в котором лишь сегодня впервые отдаю себе отчет: это наслаждение быть Сальвадором Дали, и в полном восхищении я задаю себе вопрос: какими же еще чудесами он нынче подивит мир, этот самый Сальвадор Дали? И с каждым новым днем мне все труднее и труднее представить себе, как могут жить другие, если им не выпало счастье родиться Галой или Сальвадором Дали.

7-е

Суперсферическое воскресенье. Гала и я, мы вместе с Артуро, Жоаном и Филипом едем в Портоло. Мы собираемся высадиться на острове Бланка(Островок на широте мыса Креус.). Сегодня самый восхитительный день года.

Образ Галатеи, чистейшей галанимфы исполинской и безупречной морской геологии, медленно, но верно проступает в том рафаэлевском ядерном вихре, из которого родится мое новое божественное творение.

Вечером ко мне заявляется один фотограф из Парижа. По его словам, Жоан Миро глубоко разочаровал весь свет. Он явно перегружает холст мазками и к тому же чересчур усердно утюжит свои картины. Абстракционистов нынче прямо не счесть. А Пикассо за несколько месяцев очень постарел.

Погода все лучше и лучше. Прежде чем мы окончательно заснули, Галатея проглотила большую гиперболическую миндалину в виде селедки) А еще этому воскресному дню суждено было увенчаться огромным сахарным яйцом, чистейшим рафаэлевским, галатеянским и далианским воплощением совершенной морской геологии, а в Париже тем временем все глубже погрязал в дерьме всякий сюрэкзистенциалистский сброд от искусства.

8-е

Кажется, мне наконец-то удается вполне сносно писать лицо Галы.

9-е

С каким-то остервенением трудился над изображением ниспадающей складками желтой ткани.

Вечером к обеду появились Маргарита Альберте и Дионисио с женой. На Гале было коралловое ожерелье. Маргарита рассказала о бале маркиза Куэвасского и инциденте, происшедшем между князем Ирлондским и югославским королем. Потом мы говорили о смерти. Из всех одна лишь Гала не испытывает перед нею ни малейшего страха. Ее единственная печаль — как смогу жить я, когда ее не будет рядом. Дионисио, несмотря на сильное смущение, вполне сносно продекламировал отрывок из драмы Кальдерона «Жизнь есть сон». В нем чувствовалась какая-то смутная тяга, даже почти претензия отождествлять себя с автором, хотя вообще-то он, скорее, склонен ощущать себя неким новоявленным Хосе Антонио.

Поскольку спать мы ложимся слишком поздно, заснуть мне так и не удается, и это придает мне храбрости завтра снова заняться рукою своего «Corpus hypercubicus». Приход друзей представляется мне как появление каких-то зыбких, призрачных осенних теней. С каждым днем все вокруг меркнет и тушуется, расступаясь перед нами — Галой и Сальвадором Дали. Скоро мы вдвоем станем единственными возвышенными и земными существами нашей эпохи. Дионисио написал маслом мой портрет в китайском наряде.