Дневник обезьянки (1957-1982) - [91]
Это вошло у нас в привычку. Серж говорил, что смотреть на девочек по утрам – это все равно что наблюдать за пробуждением птиц. После завтрака девочки уходили, а мы ложились спать. В половине четвертого я просыпалась, быстро собиралась и ехала забирать их из школы.
Не помню, через какое время после этого начались съемки в Турвиле «Блудной дочери». Впервые мне зачесали назад волосы и одели меня в мужскую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и новые джинсы на два размера больше, чем надо. Над моим обликом работала замечательная Мик Шеминаль – художник по костюмам и первая ассистентка Жака. Моего отца играл Мишель Пикколи; ему приклеили усы и надели соломенную шляпу, похожую на ту, которую носил мой отец. Жак заставил его делать вид, что он пишет картины, в действительности написанные моим папой. Работа на площадке была очень напряженной. До того мне никогда не приходилось произносить в кадре так много текста. Жак удивлялся: он искренне верил, что я нарочно так плохо говорю по-французски и делаю так много ошибок. Когда съемки фильма, который я считаю одним из лучших в моей карьере, закончились, мы с Жаком простились на парковке. Это было душераздирающее прощание. Он сказал мне: «Пожалуйста, возвращайся к Сержу, но только если ты будешь с ним счастлива. Я больше не желаю сталкиваться с тобой, мертвецки пьяной, в ночном клубе в четыре часа утра». И я вернулась на улицу Вернёй, к Сержу. Как-то вечером, когда Серж по обыкновению сидел в «Элизе-Матиньоне», я смотрела на кухне телевизор; я точно помню, что шел фильм «Сезар и Розали». Я тогда подумала: «Это про меня! Это про меня!» Серж чувствовал, что что-то происходит, но не знал, что я решила с ним порвать. Каждый вечер он уходил в «Элизе-Матиньон» и пил там до трех-четырех часов утра. Мне кажется, что его превращение в Генсбарра началось после ошеломительного успеха «К оружию, и т. д.». Его приглашали на все телепередачи, и рейтинг каждой тут же взлетал до небес; всех интересовало, как он выскажется по тому или иному поводу. Сейчас все это представляется мне немного инфантильным, но милым, хотя тогда я перестала узнавать в нем человека, которого любила. Возвращаясь под утро, он шел спать не в нашу спальню, а в мою маленькую, и только повторял, что ему не в чем себя упрекнуть.
Без даты, полночь
Не знаю, что мне делать. У меня такое ощущение, что из-за меня в Серже просыпаются его худшие черты. Я пытаюсь убедить его бросить пить, но понимаю, что мне это не по силам. Теперь я все чаще возвращаюсь домой одна. Он просиживает в барах до утра, и ему все равно, с кем пить. Он потом ничего не помнит, а если рассказать ему, что он вытворял, он отвечает, что это его жизнь и кто я такая, чтобы донимать его своими нравоучениями. Два дня назад мы страшно поссорились.
Май, 22 часа
Господи! Что вчера было! Я ужинала с Дианой Дюфрен. Мы выкурили косяк и, разумеется, перебрали со спиртным. Вдруг у меня появилось жуткое ощущение, что я нахожусь не здесь, а где-то далеко-далеко. Я смотрела на свои колени, и они надувались у меня на глазах. Я попыталась заговорить, но язык не слушался. Несмотря ни на что, мы потащились в «Элизе-Матиньон» на день рождения к Ростроповичу. У меня кружилась голова. Я села, и мне снова показалось, что стул подо мной проваливается. Ростропович положил мне руку на плечо, но я даже не подняла на него глаз; я не отдавала себе отчета в том, что рядом со мной маэстро. Потом мне стало по-настоящему плохо, очень-очень плохо, я вскочила и бросилась к дверям. Диана, добрая душа, вышла со мной, якобы «подышать». Но и на улице мне не стало лучше. Я поехала домой, и там меня вывернуло наизнанку. Примерно в пять утра я приготовила себе рубленый бифштекс и легла спать, так и не дождавшись Сержа. Он вернулся около восьми и сказал, что я проявила неуважение к Ростроповичу, которого я обожаю, тем, что отказалась с ним сфотографироваться и позорно сбежала. О-хо-хо! Но я не в состоянии соревноваться с Сержем в пьянстве.
Май
Два дня назад в церкви Сен-Жермен прошла поминальная служба в память об Аве. Никто из киношников не явился, хотя я развесила объявления повсюду, во всех студиях вплоть до Эперне. Никто не пожелал потратить час своего времени, чтобы помянуть человека, который на протяжении месяцев делал их счастливыми. Пришли только Ян Ле-Масон и месье Александр. Они оба любили Аву и высоко ценили ее талант. Месье Александр повел себя очень любезно, что невероятно тронуло родителей Авы, которые этого не ожидали. Священник оказался настоящим артистом, но, пожалуй, чуть переигрывал. Он ведь лично не знал Аву, поэтому его пафос выглядел слегка натянутым. Впрочем, до начала службы родители Авы целый час рассказывали ему о своей дочери, так что я не исключаю, что он был вполне искренен. В любом случае это несущественно, главное, что все это было бесконечно далеко от того, что произошло в Вене. Он говорил о Божьем милосердии, а у меня перед глазами стояло ее посиневшее лицо с остановившимся взглядом, морг, кафель туалета и запотевшие от холодной воды трубки под ее телом, лежавшим на мраморном столе. Все кончено. Гроб, могильные черви – все это не имеет никакого значения, если я больше никогда не увижу ее мягкой ласковой улыбки. В одну секунду все вокруг меня исчезло, осталось только ее восковое лицо, смотревшее на меня с немым упреком. Так что мне было за дело до слов кюре? Если родителям Авы они приносят облегчение, тем лучше, пусть черпают в них утешение, но только я знаю, что это ненадолго, потому что очень скоро тоска вернется и они вспомнят, что больше никогда не смогут ее потрогать. Все, что было ее жизнью, отныне отсечено навсегда. Смерть – это стена, огромная темная стена, дверь в которой исчезает, как только в нее уходит умерший; в этой стене нет окон, нет света, нет надежды на весточку. Жена Бижу, брата Авы, потеряла сознание. Ее отправили домой и вызвали врача. Пришел Ив, и родители Авы, которые едва держались на ногах от горя и усталости, были страшно ему благодарны. Серж проводил нас в ресторан напротив, где мы поужинали, а потом отвез родителей Авы в отель. Они были не в себе и нуждались в отдыхе. Бижу плохо себя чувствовал; служба произвела на него угнетающее впечатление. И он, и Эвелина выглядели неважно, оба мертвенно-бледные. Странно, но меня не покидала мысль, что Ава не обиделась бы на меня за то, что я не плакала. Я хотела, но не могла. У меня в голове все как будто заледенело, церковь, священник – все казалось мне каким-то не таким, хотя я видела, что он старается. Накануне я плакала от бессильной ярости, пока как сумасшедшая носилась по Парижу со своими объявлениями, которые писала в такси и обводила черной рамкой. Я заходила в те места, где мы с ней бывали вместе, понимая, что больше никогда ее здесь не увижу. От горя меня будто скрутило изнутри, я пыталась преодолеть охватившее меня отчаяние и продолжала свою гонку по редакциям газет –
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Мне исполнилось восемьдесят лет, и вдруг я осознала, что если не расскажу свою историю сейчас, то не сделаю этого никогда. И моя семья исчезнет без следа. А между тем каждая человеческая жизнь уникальна и ценна по-своему. Даже при внешне похожих обстоятельствах. Вспоминая рассказы бабушки (матери отца) и моей мамы, я так ярко представляла себе в них описанное, что стала ощущать их как свои собственные воспоминания, поэтому то, что я написала о своей жизни, так естественно влилось в общее повествование.
Заключительная книга о жизни и работе в Киеве ящикового еврея Олега Рогозовского. Успешной защиты диссертации оказалось недостаточно для одобрения ВАК присужденной степени к. т. н. Как и при поступлении в институт, и приеме на работу, мешало отчество — Абрамович. Пришлось проходить чистилище ВАК — черного оппонента и Экспертный совет. Еще до утверждения он руководил НИР и участвовал в ОКР ящика. После неожиданной гибели 38-летнего любимого начальника лаборатории найти взаимопонимание с выше — стоящими начальниками не удалось. Тем не менее, результаты его исследований по обработке сигналов нашли воплощение в цифровой аппаратуре новых гидроакустических станций.
Лион Моисеевич Измайлов прожил очень интересную и долгую жизнь, богатую на события и знакомства. Разумеется, он общался почти со всеми, как и он сам, звёздами эстрады: неподражаемым Аркадием Райкиным, остроумным Михаилом Жванецким, любимцем публики Михаилом Задорновым и многими, многими другими – но этим не ограничивается обширный список его приятелей, друзей и просто знакомых ему интересных личностей. Так, Лион Моисеевич был на короткой ноге с легендарным Иосифом Прутом, выступал в одной программе с талантливой поэтессой Беллой Ахмадулиной, знал тогда еще юного, но уже гениального Гарри Каспарова, пересекался с Владимиром Высоцким и, наконец, был окрещён самим Александром Менем и близко общался с этим удивительным человеком.
В созвездии британских книготорговцев – не только торгующих книгами, но и пишущих, от шотландца Шона Байтелла с его знаменитым The Bookshop до потомственного книготорговца Сэмюэла Джонсона, рассказавшего историю старейшей лондонской сети Foyles – загорается еще одна звезда: Мартин Лейтем, управляющий магазином сети книжного гиганта Waterstones в Кентербери, посвятивший любимому делу более 35 лет. Его рассказ – это сплав истории книжной культуры и мемуаров книготорговца. Историк по образованию, он пишет как об эмоциональном и психологическом опыте читателей, посетителей библиотек и покупателей в книжных магазинах, так и о краеугольных камнях взаимодействия людей с книгами в разные эпохи (от времен Гутенберга до нашей цифровой эпохи) и на фоне разных исторических событий, включая Реформацию, революцию во Франции и Вторую мировую войну.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».