Дневник новой русской - [11]

А потом, в результате череды очень сложных драматических событий, которые я сейчас толком не могу припомнить, Денис уехал в Германию, а мы с Мурой остались в Питере. Денис считает, что это я его бросила. То ли отказалась с ним уехать, то ли наоборот, отказалась остаться в Питере.

Зато из Германии дешево звонить, и Женька звонит по нескольку раз в день – то мне, то Мурке. А мы с Мурой частенько гостим у нее и объездили уже все окрестные страны на маленьком дешевом автобусе. Есть такие туры – «Вся Европа за сорок минут», чудная вещь, если у кого мало денег и длинный любопытный нос, который он хочет сунуть в каждый встречный замок или собор.

– Алле привет передай. Пусть позвонит мне вечером. Пока, целую.

Алла и без моего приглашения позвонит. У нее, кроме меня, подруг нет. Алла давно живет в Германии, всех питерских подруг давно потеряла, а новых не нажила. Эмиграция – жуткое дело в смысле дружбы, потому что взрослым людям непросто подружиться, а поссориться почему-то, наоборот, очень легко. Вот ей и приходится дружить с кем попало, даже с первой женой своего мужа. Я с ней тоже дружу, и мы всей семьей – с Муркой, Денисом и Аллой – вместе веселились в НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОМ УЖАСЕ – Диснейлэнде.

Именно там, в Диснейлэнде, у меня и открылись на нее глаза – вовсе Алла не мой родственник, как я привыкла считать, а скорее друг или даже просто хороший знакомый…

В Диснейлэнде Алла затащила меня в какой-то поезд, который уходил в небо, хитростью усадила в кабинку и сказала – не бойся, здесь совсем не страшно. А я же вижу и нюхаю – здесь уже кого-то до меня тошнило, и понимаю, что надо спасаться. И тут кабинка ка-ак поскакала по горам, ка-ак заухала жутким воем! Я поняла, что кричать бессмысленно, – все равно не спастись, поэтому я заплакала. Когда мы приземлились, Алле пришлось вызывать местного врача, чтобы он вынул меня из этой чертовой карусели и уговорил открыть глаза.

Иногда я думаю (но только в очень-очень плохие минуты, когда мне кажется, что моя жизнь полностью не удалась), что Алла со мной дружит не потому, что я такая классная первая жена, а потому, что я рассталась с Денисом, а теперь у него – два «мерседеса», квартира в центре Европы и Алла в тапках от Версаче. Я так думала два раза.

…А что здесь такого, у каждого человека бывают тайные гадкие мысли, в которых ему стыдно признаваться! На самом деле это неправда, и Алла просто со мной дружит.

19 сентября, пятница

Днем ездили с Романом в Ольгино. Сегодня было не так волнующе, как в первый раз (даже самое интересное приключение когда-нибудь становится рутиной). Совсем не как в кино, а просто два не очень юных человека, которым негде встречаться, снимают номер в дурацком мотеле, а лучше бы они сидели у себя дома, пили чай и смотрели программу «Время»…

По дороге в город Роман вдруг стал ужасно несчастный и сказал, что совсем не хочет ехать домой, что мне гораздо легче, потому что моя жизнь с концом лета не изменилась – мне не надо вдруг привыкать к тому, что совершенно чужой человек толчется у меня под ногами.

Странно, когда жену называют «совершенно чужим человеком». Возьмем, к примеру, Дениса. Он, хоть и бывший муж, но не чужой мне человек, а очень даже близкий родственник.

А у Романа такое количество невостребованной нежности, как будто он не взрослый мужчина, и не было у него когда-то свадьбы с кольцами, фатой и походом к Вечному огню.

История его брака обычная, такая же, как у всех. Институтский роман, первый невнятный секс. Вроде это и есть любовь, и надо немедленно жениться. Потом ребенок, потом спохватился – ой, а где же она, любовь? Какая-такая любовь, нет никакой любви. Начались любовницы. А теперь я. Не любовница, а любовь. (Это не я много о себе понимаю, он сам так сказал.)

А разве у нас было по-другому? На первом курсе мы, ленинградские девочки, осматривались, чуть-чуть высовывая свои нежные носики из детской жизни. На втором и третьем тоже. А к концу третьего курса вдруг заметили, что наши провинциальные сокурсницы уже успели выйти замуж, за наших, между прочим, личных ленинградских мальчиков. И тогда мы стали нервничать и торопиться, потому что если кто в двадцать лет еще не собирался замуж, то мог уже вполне считаться старой девой. И мы суетливо приглядывали себе мужей и хищно вцеплялись в тех, кто поближе, а в результате у всех все оказалось одинаково – в двадцать лет свадьба в фате и с куклой на капоте, в двадцать один ребеночек. А лет так в двадцать пять, когда наши молодые родители уже смирялись с тем, что они бабушки-дедушки, и были готовы сидеть с нашими детьми, мы в первый раз влюблялись.

Мы забрали мою машину от университета и на двух машинах поехали к моему дому. На Невском развернулись параллельно, как будто мы все еще в любви, а затем я его немножко обогнала!

Долго целовались в машине во дворе напротив нашего дома, чтобы Мурка случайно не увидела, а на прощание Роман опять немножко жаловался на жену. А кому же еще ему рассказать, если я – самый близкий ему человек?!

Я, как проф. психолог, понимаю, что в несчастной семейной жизни не может быть виновата только его жена, а сам Роман – натуральный ангел, случайно слетевший на землю прямо в мои объятия. И что так положено – рассказывать любовнице про жену плохое. Он же не может говорить мне: «Ах, она у меня такая душечка!»? Но Роман рассказывает такое, что вряд ли придумал бы нарочно, даже если бы он очень хотел меня разжалобить.