Дневник немецкого солдата - [53]

Едва я вернулся к себе, присел и положил голову на стол, как вошел доктор Сименс.

— Дружище, что с вами?

— Немного вздремнул, доктор.

Я поднял голову, взглянул на Сименса. Он смотрел мимо меня на стол. Там лежала денежная ведомость, измазанная кровью, я не заметил ее, положив голову на руки.

— Звонили из военно-полевого суда, — сказал Сименс. — Подполковник желает сегодня же с вами побеседовать. Лучше всего отправляйтесь сейчас. Всю писанину за вас сделает Кацек. Сколько зарегистрировано по сегодняшний день включительно?

— Сегодня вечером мы дойдем до сорока девяти тысяч.

— Значит, завтра уже будет круглая цифра — пятьдесят тысяч? Это надо отметить двумя полными стаканами рома с сахаром. Залпом. А когда дело дойдет до ста тысяч, примем яду.

Я оделся, вставил в автомат полный диск, взял его на изготовку, как указано в инструкции, и затопал в военно-полевой суд.

Рядом с военно-полевым судом — кинотеатр. На нем висит плакат на русском языке:

«Только для немецких солдат»

Кто-то углем зачеркнул «солдат» и четко вывел: «грабителей».

И это рядом с военно-полевым судом!

Я вошел в здание военно-полевого суда и доложил, что прибыл по вызову. Меня немедленно провели к подполковнику.

Он сидел за столом в старинном кресле с резьбой. Рядом с ним — солдат-писарь с усиками под Гитлера. И прядь волос на лбу, как у фюрера.

Уже у двери я застыл по стойке «смирно», чтобы с самого начала не навлечь на себя гнев следователя.

На стене, за спиной подполковника, висели портреты четырех кровавых собак фашистского режима: Гитлера, Геринга, Геббельса, Гиммлера. Между ними — намалеванная на картоне строфа из Гете:

Вот он с новою бадейкой,

Поскорей топор я выну!

Опрокину на скамейку,

Рассеку наполовину!

Ударяю с маху — палка пополам,

Наконец от страха отдых сердцу дам.

Слово «топор» было выведено не черной, а кроваво-красной краской, несколько капель краски были вытянуты вниз, будто это капает кровь.

Подполковник приказал мне подойти ближе и елейным голоском пригородного трактирщика произнес:

— Располагайтесь поудобнее, Рогге. Снимите фату, венок и все, что болтается у вас на шее. Снимите шинель, здесь у нас достаточно тепло. Как ваше горло? Рана уже затянулась?

— Еще кровоточит, господин подполковник.

— Печально. Расстегните ворот и садитесь вон там. Давайте устроимся поуютней. Вот так. Что я подполковник, вам известно так же, как и мне. Больше меня так не называйте. Понятно?

— Слушаюсь!

— Значит, так. Будем считать, что мы штатские. Чем вы занимались до военной службы?

— Торговал книгами.

— Ага.

Подполковник сделал мину, будто собирался распить со мной бутылку шампанского. Он указал большим пальцем на изречение над своей головой и спросил, экзаменуя: — Шиллер или Гете?

— Гете.

— Откуда?

— Кажется, «Кладоискатели».

— Нет, «Ученик чародея». Значит, продавцы книг тоже не все знают.

Солдат-писарь с усиками а ля Гитлер записывал каждое слово. Он спросил начальство почтительным шепотом:

— Может быть, запишем сначала его данные?

— Пожалуй.

Писарь спросил у меня имя, год рождения, место жительства, семейное положение, чин и прочие данные. Затем переспросил:

— Рогге с двумя «г»?

— Ну, конечно же, Штельцер, — нетерпеливо вмешался подполковник. — Если бы он писался с одним «г», он произносился бы «Роге» и фамилия его происходила бы от слова «икра». А она, видимо, происходит от слова «рожь», «ржаной хлеб».

Я не возражал, но почему-то вспомнил польскую поговорку о сладком пироге и горьком хлебе.

Пока я не понимал, чего от меня добиваются. Вот только приветливость подполковника показалась мне весьма подозрительной.

Зазвонил телефон. Штельцер снял трубку и назвал себя. Затем передал ее подполковнику. Тот довольно долго слушал молча. Поблагодарив наконец и положив трубку, он сказал своему писарю:

— Запишите. Дело Милаша и Берндта. Приговор приведен в исполнение. Сегодняшним числом. На этом их дело можно закончить. И повернулся ко мне: — Ну, давайте еще кое-что вспомним. Как часто вы навещали унтер-офицера Венделя на складе снабжения?

— Ни разу. Я даже не знаю, где находится этот склад.

— Ах да, верно. Вы ведь выпивали с ним в какой-то столовой.

— Нет, ни в какой столовой я с ним не пил. Я не знаю здесь ни одной столовой.

— А разве вы не выпивали с ним, когда он приходил к вам? Мне кажется, на свете нет такого человека, который при случае не клюкнул бы.

— Нет, он никогда со мной не пил и даже никогда не приглашал меня выпить.

— Вы вели с ним продолжительные разговоры?

— Тоже не доводилось.

— Ну, а когда он приходил за оружием. Он подписывал вам эти квитанции, хоть и не всегда, не правда ли? Вы с ним о чем-нибудь разговаривали?

— Господин подполковник! Квитанции на подпись я давал ему всегда. Только однажды я ему без квитанции дал свою плащ-палатку. Но он мне ее вернул.

— Так. Значит, ни оружия, ни боеприпасов вы ему без квитанции не выдавали?

— Так точно. Ни одного патрона, ни одной винтовки.

Я ждал, что следователь вот-вот спросит, где револьверы. Но подполковник продолжал:

— Разве вы с ним не говорили, ну, скажем, о погоде, о расположении линии фронта или о военном положении в целом?

— Нет. Он у нас долго не задерживался.