Дневник наркомана - [115]

Вдобавок, мой ум съел свою пищу. Я буквально ни о чем не мог думать, кроме героина, и обнаружил, что он взывает ко мне скрываясь под разными масками, и манит меня бегством от жизни.

Человек, сам бывший наркоманом, с трудом свыкается с пустотой и бессодержательностью нормального существования. Он становится мудрее, но это — мудрость отчаяния.

Большой Лев и Сестра Афина истощили свою изобретательность в поисках того, чем я могу занять мои утомительные бесцельные часы. Но ничего, казалось, не могло отвлечь меня от навязчивой идеи, что жизнь — это героин, а интервалы не стоит принимать во внимание.

Примерно через неделю Царь Лестригонов попытался вытащить меня из рутины, дав мне кокаин, и попросив заняться написанием отчета о моих приключениях с того момента, как я начал принимать его. Наркотик мощно подстегнул меня; и какое-то время я был преисполнен энтузиазма. Я написал историю моих приключений с той самой ночи, когда я встретил Лу и до нашего возвращения в Англию из Неаполя.

Но, когда эпизод завершился, я обнаружил, что застарелое разочарование в жизни сильно как всегда. Желание жить было по-настоящему мертво во мне.

Однако спустя два вечера, Царь Лестригонов на закате пришел выкурить со мной трубку на террасе. Он держал в руке записки о Рае, написанные мной. Сестра Афина напечатала их.

— Мой дорогой, — начал он, — чего я не понимаю, так это того, почему вы должны быть так слепы в отношении самого себя. Значение всего этого вполне очевидно. Я боюсь, что вы до сих пор не уловили смысла изречения "Твори, что ты желаешь". Неужели вы не заметили, как применение Закона помогало вам до сих пор?

— Ну, разумеется, — сказал я, — совершенно ясно, что я не явился на эту планету, чтобы довести себя до могилы еще до того, как мои силы получили бы возможность окончательно созреть. Я полагал, что необходимо воздерживаться от героина с целью предоставить себе благоприятную возможность совершить что-то. Но я выжат, как лимон. Жизнь становится все более скучной с каждым днем, и единственный путь к бегству прегражден огненными мечами.

— Точно, — отозвался он. — Вы обнаружили только чего вы не желаете; вам все еще надо найти то, чего вы желаете. Но в вашем тексте содержится целый ряд ключей к разгадке. Я заметил, что по словам вашего командира эскадрильи, который не стал бы командиром, если бы не понимал других мужчин, вы не выдающийся пилот! Как так получилось, что вы стали летать?

Этот простой вопрос вызвал у меня довольно странную реакцию. В нем не содержалось повода для сильного раздражения и, тем не менее, я разозлился.

Бэзил заметил это, сложил свои руки вместе и начал весело насвистывать «Типперери». Смысл его вопроса был очевидным. Он пустил стрелу наудачу, куда придется; и она пронзила Царя Израиля между пластинами его доспехов. Он проворно встал со стула, и ушел, махнув мне на прощание рукой.

— Подумайте над этим, дорогой мальчик, — сказал он, — и расскажите мне утром вашу печальную историю.

Я находился в весьма растревоженном состоянии сознания. Я отправился на поиски Лу, но она ушла на прогулку с Кипридой, и когда вернулась, то излучала такую атмосферу мудрости, что я нашел ее нестерпимой. Впрочем, я рассказал ей мою историю. К моему отвращению, она просто кивнула, словно высоко оценила какую-то очень тонкую шутку. От нее нельзя было добиться никакого толка. Я отправился в кровать со вконец испорченным настроением.

Почти немедленно в моем мозгу началась обычная борьба, в смысле должен я или не должен принимать дозу героина. В этом случае, спор был кратким. Я был так раздражен самим собой, что специально принял большую понюшку, несомненно не столько для того, чтобы успокоить себя, а столько для того, чтобы косвенно досадить кое-кому. Я поступил так впервые за неделю. До этого я обходился кодеином.

Частично из-за этого, и частично из-за психологического кризиса, я испытал эффекты, подобных которым я еще никогда не испытывал. Я оставался всю ночь в состоянии между сном и бодрствованием, неспособный позвать на помощь, неспособный контролировать свои мысли; и меня унесло в полностью незнакомый мне мир. Я совершенно не существовал там, в любом обычном смысле этого слова. Я был математическим выражением сложной геометрической схемы. Мое равновесие поддерживалось бесчисленным множеством других сил в той же системе, и то, что я называл своим «Я» неким таинственным образом несло ответственность за манипуляцию другими силами, но я не мог с ними совладать. Когда я старался уловить их, они исчезали. Мои функции, казалось, сводились к упрощению сложных выражений, и затем к построению новых комплексов из элементов столь изолированных, чтобы они создали подобие моего собственного выражения в совершенно иных формах.

Этот процесс продолжался, самовоспроизводясь с интенсивностью бреда бесконечных эонов времени. Я переживал нестерпимые муки, утрачивая мою индивидуальность, обескураженный, если можно так выразиться, некоторыми выражениями, которые я же сам и сформулировал. Страдание стало настолько острым, что я почувствовал необходимость призвать Лу на помощь. Но я не мог найти ей место в моей системе.