Дневник Мишки Клюшкина - [21]

— Ага! — воскликнул Лёшка. — Куплю билетик и прилечу похлопать друга-астронавта по плечу.

— Но, думается, билет на Луну будет весьма дорогим, — услышав Лёшкин возглас, засмеялся лектор.

— Тогда я сам сконструирую самолёт и полечу на нём, — пробубнил мой неугомонный дружок.

— Сконструируешь-сконструируешь, — успокоил я его, — так же, как дедушке кресло-качалку.

— …Если отправить до туманности Андромеды сигнал со скоростью света, то он будет мчаться 2 миллиона лет… — продолжал свой рассказ лектор. — Как вы понимаете, дождаться ответа нам не суждено. И мы, увы, так никогда и не узнаем, существует ли жизнь в других галактиках.

— Представляешь, — сказал Лёшка, когда мы вышли из планетария, — мы никогда не узнаем о живых существах с других планет.

— Да, жалко, — согласился я и посмотрел на небо. — Может быть, как раз сейчас с далёкой звезды кто-то смотрит на нас, а мы и не знаем.

— А то бы ручкой помахали, — скривился в усмешке Лёшка. — Нет, надо лететь, покорять космическое пространство, самим выходить на контакт с инопланетянами.

— Как же мы с ними будем разговаривать? Ведь они по-нашему наверняка не понимают.

— Да они, если хочешь знать, вообще не разговаривают! — с уверенностью сказал Лёшка.

— Как так? — удивился я.

— А так! Телепатически мысли друг другу передают.

— А давай и мы попробуем, — предложил я.

— Давай, — загорелся Лёшка.

Мы примолкли.

— Ну и о чём ты думал? — первым прервал молчание Лёшка.

— Никак не могу с мыслями собраться, — признался я.

— А-а-а, так это значит, ты мне свою мысленную кашу передал, — обрадовался Лёшка. — То-то я смотрю, сроду такой чепухи не было. То всегда голова ясная, а тут раз — мешанина какая-то. Глупости мелькают разные, словно метеоры.

— Они у тебя и раньше мелькали, только ты их не замечал, — обиделся я.

— Ладно, давай ещё раз попробуем, — предложил Лёшка.

— Нет уж, извини, — отказался я. — Всё равно твоя метеорная голова ни одного разумного сигнала принять не сможет.

— Стой! — Лёшка схватил меня за руку. — А помнишь, дяденька рассказывал, что с Земли отправили космический корабль, чтобы наладить контакт с инопланетными цивилизациями?

— Это с золотыми пластинами, на которых изображены Солнечная система, контуры людей и животных? Ну и что дальше? — недоумевал я.

— Что дальше? — передразнил Лёшка. — Давай и мы такую же информацию о себе составим.

— А как мы её в космос отправим?

— Зачем в космос? В землю зароем.

— Для чего? — не понял я.

— А вдруг через миллиарды лет прилетят на Землю инопланетяне, а тут раз — наша записочка. Так, мол, и так, граждане марсиане, жили здесь Алексей Сергеевич Трубач и Михаил Васильевич Клюшкин. Жили скромно, но достойно и след свой на Земле оставили. Ох и удивятся же они.

— Это ты, Лёшка, здорово придумал! — восхитился я. — Только куда мы эту записочку положим для сохранности? Может, в бутылку, как мореплаватели, а потом закопаем?

— Можно и так, — поддержал мою идею Лёшка.

Дома мы вырвали из альбома лист и нарисовали шесть планет — сколько запомнили — и Солнце, а также собаку, бегемота, жирафа и слона. Лёшка хотел добавить осла и крокодила, но я запретил из-за нехватки места.

Оставалось самое главное — нарисовать себя. Перевернув лист, Лёшка с увлечением принялся за наши портреты. Меня он представил тощим, ушастым и каким-то растрепанным. Зато себя нарисовал этаким мускулистым силачом в модных кожаных брюках, которые уже давно просил купить свою маму, с красивой волнистой причёской, хотя его рыжие волосы вечно торчали дыбом в разные стороны.

— Вот врун! — возмутился я. — У тебя и брюк-то таких сроду не было.

— Ну и что? — ничуть не смутился Лёшка. — Должен же я прилично выглядеть перед гостями с другой планеты. А то увидят меня в тряпье и скажут: «Э-э какие здесь, оказывается, охламоны жили».

— Тогда и мне хорошие брюки нарисуй, — потребовал я, — а то сам принарядился, а меня в линялых трениках и майке замусоленной оставил.

— Нарисованное не исправишь, — воспротивился Лёшка. — Что написано пером, не вырубишь топором.

— Исправишь! Ещё как исправишь!

Я выхватил у него листок и нарисовал себе чёрные брюки дудочкой, подбавил мускулов и убрал излишек ушей. Лёшке же щедро накапал на нос и щёки веснушек, а рот растянул, как у шимпанзе.

— Ты что рисунок испортил? — закричал Лёшка, увидев мои исправления.

— Ничего не испортил, просто изобразил всё, как есть.

— У меня что, рот до ушей? — возмутился Лёшка.

— Да ты на себя в зеркало посмотри!

Лёшка хотел отвесить мне подзатыльник, но я выкрикнул:

— Стой! Я сейчас твой точный портрет сварганю. Пусть инопланетяне посмотрят, какие бандюги проживали на Земле.

Лёшка сделал вид, будто всего лишь хотел почесать затылок, и ответил, нарочито зевнув:

— Запуганный ты какой-то, ей-богу. Всё тебе страхи мерещатся.

— А давай каждый сделает свой рисунок, — предложил я. — Ты нарисуешь себя и животных, каких захочешь. И я так же.

— Давай, — согласился Лёшка.

В результате долгих стараний на Лёшкином листе появился рыжий кучерявый детина, его любимый кот Барсик, осёл, бегемот и крокодил. Я же нарисовал себя стройным, весёлым, с залихватским чубчиком в окружении слона, тигра и зебры. Новыми рисунками мы остались очень довольны и, запихнув их в бутылку, понесли закапывать.