Дневник Микеланджело Неистового - [35]

* * *

Новое поручение - расписать фресками одну из стен зала Большого совета - еще более усугубило неприязнь моих соперников и добавило сплетен на мой счет. Поговаривают, что, приняв этот заказ, я, мол, бросил вызов Леонардо, веду себя недостойно по отношению к нему и чуть ли не покушаюсь на репутацию великого мастера. Вновь посыпались обвинения в неуемной амбиции, как это уже бывало во время работы над Давидом. Уверяют, что якобы с помощью уловок я обвел вокруг пальца Синьорию и увел из-под носа у Леонардо заказ на роспись другой стены в зале Большого совета, вознамерившись помериться силами со знаменитым мастером, забыв об уважении к его сединам. Неужели он старец, а я дитя малое? Да, ему уже пятьдесят два, так и мне скоро тридцать. Возраст и прочие глупые условности в искусстве не в счет. Мазаччо был еще моложе меня, когда расписывал церковь Санта Мария дель Кармине, а ведь и тогда было немало мастеров, старше его годами.

Вместо того чтобы пресечь раз и навсегда эти идиотские разговоры, Леонардо всячески их поощряет. Тогда пусть, в конце концов, докажет свое превосходство и сотворит поистине непревзойденное произведение, чтобы я смог по праву называть его великим мастером. Но и я в долгу не останусь. Приложу все силы и все свое умение, лишь бы превзойти его. Подвластным быть кому бы то ни было я не собираюсь. Такова моя амбиция, и в этом суть всех пересудов и сплетен.

Леонардо - человек бесстрастный, чего обо мне не скажешь. Мы с ним ни в чем не схожи. Даже в манере одеваться. Он выступает как король, а его верный паж Солаи увивается подле него эдаким принцем. Я же ношу бедняцкое рубище, чуть ли не по убеждению. Мне некогда приводить себя в божеский вид, а тем более глядеться в зеркало, словно барышня. Все мое время отдано работе. Будь моя воля, я отдал бы ей даже часы, отведенные для сна.

Все эти дни сижу не разгибая спины над рисунками для будущих росписей. Несмотря на свою обычную медлительность, Леонардо далеко продвинулся в работе. Но он занят рисунками уже несколько месяцев, а я - не более недели. С ним переговоры велись еще в прошлом году, а со мной контракт подписан всего пару месяцев назад. В этом причина моего отставания, и теперь мне приходится наверстывать упущенное, насколько силы позволяют. По всей видимости, Леонардо рассчитывает на это преимущество. Ему не терпится первым вынести свою работу на суд флорентийцев, дабы стать единственным бесспорным победителем, обожаемым кумиром, которому нет равных. Но в тот же день и я предстану со своими рисунками, чего бы мне это ни стоило. Здоровьем поступлюсь, а сделаю и своего случая не упущу. Я заставлю Леонардо признать, что живопись мне не менее дорога, чем скульптура, и что живописец не только он один. Я тоже таковым являюсь, с той лишь разницей, что значу кое-что и в скульптуре.

Тем временем мои домашние и друзья, а особенно отец, умоляют меня поумерить пыл в работе и не думать, что только искусством единым жив человек. Но если я не буду трудиться в поте лица, то к чему мне носить свое бренное тело? Ведь искусство создается не мечтаниями, а трудом. Я не прожил бы дня своей жизни в праздности и безделье. Лишь в искусстве нахожу отраду и отдохновение, даже если приходится трудиться до боли в суставах. В нем и мое успокоение - часто настолько увлекаюсь, что забываю о самом себе. Искусство помогает мне погрузиться в мир идей, творческих замыслов. Туда проникнуть нелегко. С сожалением вспоминаю порой заказ на фигуры апостолов для собора. Работа заброшена. Но идея жива, и я ей не изменил. Октябрь 1504 года.

* * *

Сегодня у меня побывал молодой художник из Урбино, недавно объявившийся в наших краях. Уже второй раз он приходит ко мне. Откровенно говоря, не понимаю, что ему надобно от меня? Ведь он уже видел мои камни и рисунки. С восторгом говорил о моем Давиде, хотя я почувствовал в его речах некую неловкость, искусно скрываемую, словно сам воздух моей мастерской ему не по нутру.

Что там ни говори, а скульптором он не рожден, да и комплекцией не вышел. Своими длинными волосами до плеч, деликатными манерами и проникновенным взором красивых очей он, скорее, напоминает придворного пажа. Его уже знают в наших художественных кругах, и отзывы о нем самые лестные. Перед ним распахнулись двери многих аристократических домов. Сегодня я понял наконец, что этот хрупкий молодой человек, с виду столь не приспособленный к труду, на самом деле обладает сильным характером. Меня не трогают его учтивые манеры, но его внешний вид отнюдь не означает, что он слаб. Я послушал, как он разговаривает, и могу судить, что это решительный и волевой человек. И главное - хочет работать, а заказы уже посыпались. Он становится фаворитом флорентийской знати (хотя меня такое звание нисколько не прельщает). Рафаэль прибыл во Флоренцию не новичком в живописи. Ему пришлось уже поработать с Перуджино, Пинтуриккьо и еще кое с кем, чьих имен я не упомню. Рассказывая мне о своих учителях, он то и дело улыбался, словно само воспоминание о них забавляло. Он признался, что ему по душе "современная манера", но, когда я поинтересовался, где же он таковую обнаружил, Рафаэль осекся и промолчал. Переведя разговор на Леонардо, сказал мне, что видел у того "прекраснейший" женский портрет. Я спросил его мнение о Боттичелли, Бартоломео делла Порта *, Андреа дель Сарто *, Лоренцо ди Креди и о том же Леонардо. Для него они все "великие мастера", и ни о ком он не осмелился высказать малейшее критическое замечание.