Дневник мертвеца - [40]

Неразлучная пара появилась спустя спустя несколько часов ― видимо, кроме моего убийства, у них в этот день были и другие дела. Я оказался прав насчет их плана перебить нас всех: они явно не ждали Славу так рано и растерялись, когда он вышел к ним и потребовал объяснить мое отсутствие. Ничего внятного они не сказали; возник скандал, который я и застал. Слава сказал, что даже если бы я не появился, он все равно заставил бы их заплатить за мое исчезновение ― так что судьба негодяев в любом случае была предрешена.

В двух фразах я рассказал о том, что со мной произошло. Потом мы молча сидели на крыльце и курили. Выкурив две сигареты подряд, я откинулся на спину и бессильно лежал, разглядывая замысловатые трещины на козырьке у входа.

Потом я сказал: «Кажется, я решил твою проблему». Откашлявшись, Слава хриплым голосом выдавил «спасибо» и спросил, что я собираюсь делать дальше. Вопрос застал меня врасплох; я совершено не думал об этом, потому что впереди у меня не было никакого «дальше».

И все же, чисто технически я пока оставался живым: мое сердце стучало и гнало кровь по сосудам, легкие дышали, а глаза видели окружающий мир; правда, я стал хуже слышать, но это пройдет ― так всегда бывало после стрельбы в закрытых помещениях. Я не знал, что мне теперь делать. Больше всего хотелось лечь на землю и тихо умереть, но это было невозможно. Если человек не скончался от укусов или других травм сразу, процесс превращения может оказаться весьма длительным; он занимает дни и даже недели.

Я видел, как в подобных ситуациях люди иногда кончали с собой. Признаюсь, такая мысль пришла мне в голову, но я отверг ее. Как я упоминал ранее, не являясь приверженцем христианской религии, я все же согласен с ней в том, что человек не имеет права распоряжаться своей жизнью, в какую бы ужасную ситуацию он не попал ― даже в ту, в которой я находился сейчас.

Слава сказал, что для него ничего не изменилось и я могу остаться с ними в убежище. Однако мы оба знали, что это невозможно ― я буду представлять для них слишком большую опасность. Я видел, как он переживает из-за того, что случилось; конечно, он во всем винил себя ― если бы не его приглашение, я, наверное, был бы сейчас в порядке. Я, как мог, попытался успокоить его, хотя, если кто-то в тот момент и нуждался в утешении, так это я сам.

Я сказал, что намерен уйти и принять свою судьбу, какой бы она не оказалась. Слава, замявшись, спросил, куда именно я пойду. Испытывая неловкость, мой друг дал понять, что, если я пожелаю, он может найти меня «потом» и сделать для меня все, «что нужно». Я понял, что он имел в виду: когда я окончательно превращусь в зомби, он найдет и уничтожит мой ходячий труп, а потом похоронит меня по-человечески, как полагается. Признаюсь, о судьбе своего тела после смерти я думал меньше всего, но все же тепло поблагодарил его и заверил, что этот вопрос не стоит его хлопот ― пусть лучше он сосредоточится на выполнении задуманного им с Фроловым предприятия.

Я решил, что уйду сегодня же. Мы поужинали в последний раз ― все, кроме Маши. Валентин Иванович сказал, что после расстрела на ее глазах она боится меня и не хочет выходить. Он пытался объяснить ей, что произошло, но она сидела в своей комнате перепуганная и наотрез отказывалась выйти и попрощаться со мной. Мне было все равно. Мы ели в молчании, а напоследок выпили водки, хотя Слава предупредил меня о крайней нежелательности употребления ее после промедола. Рассудив, что терять мне нечего, я решил ни в чем себя не ограничивать.

Потом они помогли мне собраться. Мне приходилось видеть, как укушенных людей если не убивали сразу, то выбрасывали на улицу практически в чем мать родила, справедливо считая, что покойники ― даже потенциальные ― уже ни в чем не нуждаются. Их имущество делили между оставшимися. Меня же, напротив, собирали, как норвежского конунга в последнее путешествие в Валгаллу: мне предложили столько всего, что я с трудом сумел отказаться, убедив их, что такую гору вещей, пусть и полезных, мне не унести. У викингов были корабли-драккары, куда можно сложить барахло; я же располагал только двумя израненными руками.

В итоге я взял с собой лишь то, с чем пришел к ним месяц назад. Слава настоял, чтобы я взял медикаменты, хотя, на мой взгляд, это было последнее, в чем я в тот момент нуждался. Я согласился, не желая омрачать расставание ненужным спором. Он дал мне новый рюкзак взамен взорванного в подвале и положил туда, кроме прочего, несколько военных аптечек: помимо известного мне промедола, там были таблетки тарена ― им спасаются от последствий применения химического оружия ― и неизвестные мне препараты в инновационных упаковках. Потом мне щедро отсыпали патронов и гранат. Я взял еще чистую воду в большой фляге и сухой паек на несколько дней; и это все.

Втроем мы вышли на крыльцо: я, Слава и Валентин Иванович. Мы немного постояли в тишине. Близился вечер, затихли птицы; заходящее солнце окрасило окружающий пейзаж в нежно розовые тона. Мне стоило поторопиться, если я не хотел оказаться в пути после наступления темноты. Я снял с руки свои верные Casio и отдал Славе ― мне они больше не понадобятся. Фролову мне дать было нечего, поэтому мы просто обнялись по русскому обычаю. Я пожелал им удачи в исполнении их плана. Они не пожелали мне ничего.