Дневник Кокса - [5]

До этого я держался в седле не хуже других, потому как мы тихо-спокойно трусили по полю, покуда собаки не напали на след. И сперва все шло хорошо, но, как только начался переполох и улюлюканье, мой Трубач припустился стрелой, и я в мгновение ока врезался в свору собак и давай плясать среди них, будто осел среди цыплят.

— Осадите назад, мистер Коукс! — взревел егерь.

Я изо всех сил тянул поводья, кричал: «Тпрууу!» — но скакун мой и ухом не повел, а нес меня галопом, во весь опор. Как я не свалился наземь — просто чудо. Изо всех сил я стиснул коленями бока Трубача, поглубже засунул ноги в стремена и мертвой хваткой вцепился в холку, глядя вперед промеж его ушей и уповая на счастье. Ведь я был ни жив, ни мертв от страха, как был бы на моем месте всякий даже опытный наездник, что уж тут говорить о бедном парикмахере.

Ну, а насчет гончих могу чистосердечно признаться, что, хотя Трубач понес меня в их сторону, я не то что собак — кончика собачьего хвоста не углядел. Ничего я вокруг не видел, кроме серо-бурой гривы Трубача, и держался за нее так крепко, что по воле счастливого случая выдержал и шаг, и рысь, и галоп — ни разу не скатившись на землю.

В Кройдоне жил один мусорщик, которого величали в округе Заноза. Когда он не мог раздобыть лошадь, чтобы угнаться за гончими, то неизменно появлялся верхом на осле; и на этот раз он также был тут как тут. Он умудрялся не отставать от гончих оттого, что знал местность как свою пятерню и преспокойно трусил себе напрямик, сокращая путь. Он на удивление чуял, где собака нанюхает след и куда направится хитрый Рейнольдс (так охотники называли лису). Заноза направил осла по проселку, что ведет из Скуоштейла на Катшинский выгон. Туда-то и поскакали все охотники. С одной стороны вдоль выгона тянулась низкая изгородь и преглубокая канава. Иные охотники на лошадях лихо перемахнули через оба препятствия, другие въезжали через ворота, что собирался сделать и я, но мне это не удалось, ибо моему Трубачу, хоть ты тресни, взбрендило перескочить через изгородь, и он помчался прямо на нее.

Гоп! Вот бы вам этак сигануть. Ноги в стороны, руки вразлет, шляпа с головы — долой! А в следующее мгновенье вы чувствуете, то есть это я почувствовал, страшнейший удар в грудь, ноги мои выскочили из стремян, а сам я повис на суку. Трубач, вырвавшись из-под меня, катался и бился в канаве. Он зацепился ремешками стремени за кол и никак не мог отцепиться. И вдруг откуда ни возьмись Заноза.

— Эй, любезный! — кричу я. — Ну-ка поживее сними меня.

— Боже праведный! — восклицает он. — А я было посчитал вас за малиновку!

— Снимите же меня! — повторил я.

Но он сперва стал высвобождать Трубача и вывел-таки его из канавы, дрожащего и смирного, как овца.

— А ну спускай меня, — приказываю я.

— В свой черед, — отвечает он, а сам скидывает куртку да, посвистывая, обтирает бока Трубача. А когда управился, знаете, что вытворил этот прохвост? Преспокойно уселся на коня и заорал:

— Сам слезай, тухлая помада! Падай — и дело с концом! Пусть твой коняжка пробежится за гончими. А ты на моем рысаке добирайся до своего Тугорежвиля.

И верите ли, с этими словами он ускакал прочь, а я остался висеть на дереве в смертельном страхе, что сук вот-вот обломится. Он и обломился, а я плюхнулся в грязную канаву, и когда вылез из нее, то, честное слово, не походил на какую-нибудь там Венеру или Упалона Бульведерского, чью голову, бывало, причесывал и выставлял в витрине, когда занимался парикмахерством. И благоухал я вовсе не так приятно, как наше розовое масло. Да, скажу я вам, вид у меня был хуже некуда.

Ничего иного мне не оставалось, кроме как взобраться на осла, который смирнехонько общипывал листочки с живой изгороди, и направиться домой. После долгого утомительного пути я наконец добрался до ворот моего поместья.

Все уже были в сборе: и Хламсброд, успевший вернуться, и их сиятельства Мазилó с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей прогуливался перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них улизнула.

— Вот и сквайр Коукс! — закричали конюхи.

Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.

Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.

— Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее законному хозяину.

— Прохвост! — негодовал я. — Ты же ускакал на моей лошади!

— Видали черную неблагодарность? — отвечал Заноза. — Я нашел его лошадь в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.

Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от мучительного стыда мне было не до смеха.

Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще разок.

— Нет уж, — отвечал я. — С меня довольно!

Апрель. Последний удар