Дневник из сейфа - [17]

«…Сомкнув ряды, подняв высоко знамя…» — продолжал надрываться репродуктор.

Парень в матросских клешах притиснул разведчика к передней стенке фургона и гаркнул товарищам:

— Порядок! Давай!

Их завалили горой пустых бидонов.

Взревел мотор, тяжело вздымая автоколымагу из канавы. Кто-то там, за рулем, заменил шофера. Быстро и мастерски повел машину. На повороте Ленца шваркнуло затылком о скользкое днище кузова

Морячок с удовлетворением констатировал.

— Зато, папаша, не дует!

Очная ставка

За грубо сколоченным столом в блиндаже сидели трое.

Ленц с улыбкой приложил пальцы к козырьку. На это из-за стола последовали неопределенные жесты, которые лишь с большой натяжкой можно было расценить как ответные приветствия.

— Располагайтесь, — показал на сучковатый пень посреди блиндажа пожилой узбек в украинской косоворотке.

Разведчик сел.

— С кем имею честь?

— Комиссар Урузбаев, — не представился, а скорее поставил в известность узбек. Оглядел помятого гостя и неприязненно прищурился: должно быть, разделяя общие романтические заблуждения относительно внешности профессионалов разведки, он ожидал увидеть человека помоложе и уж во всяком случае более бравой наружности.

— Бурков, — еще неохотнее назвал себя его костлявый сосед, на застиранной солдатской гимнастерке которого криво висел орден Ленина. Впрочем, Ленц и так узнал уже Деда: по всей области были расклеены фотографии, сулившие немалую мзду за партизанского вожака.

— А это, — наклонил голову комиссар в сторону ясноглазого розовощекого майора в тщательно отутюженной, с иголочки, форме, — а это наш…

— Я думаю, — остановил его тот и посмотрел на все еще стоящего за спиной Ленца «полицая», — товарищ может отдыхать…

— Благодарствуй, Митя, — по-старинному поблагодарил Дед молодого партизана. — Скажи своим ребятам: всех представлю к награде.

Митя вышел из блиндажа.

— Лихой у вас народ, — кивнул ему вслед Ленц. — Только к чему было рот мне затыкать?

Вспомнился парень в клешах: каждый раз, когда машину останавливали и проверяли документы, тот угрожающе стискивал ему шею: «Папаша, чтоб было — ш-ш-ш-ша!» Просто чудо, что немецкие постовые не слышали этих громоподобных «ша» — от них лязгали бидоны и закладывало уши.

Ленц вспомнил это и рассмеялся.

Трое за столом и не улыбнулись. Ленц почувствовал, что его смех их раздражает, но ничего не мог с собой поделать и хохотал все громче: это была разрядка. Так чудесно было сидеть здесь, на неудобном пне, среди незнакомых, но родных людей, и говорить, наконец-то никого не боясь, громко говорить по-русски.

— Или Центр запретил вам вдаваться в объяснения, кто сей важный фриц, которого нужно выкрасть. Так, что ли?

Трое за столом молчали.

— Лихо, лихо вызволили, спасибо! — бодро повторял он, но радости, бурной, пьянящей — ведь он у своих! — радости почему-то не было, и он внезапно понял, что не испытывает, а изображает ее, быть может, не столько перед партизанами, сколько перед самим собой. Да, да, просто изображает, привычно скрывая за безмятежной маской гнетущее напряжение, словно он до сих пор еще там, среди врагов. — А то влип, понимаете, в предурацкое положение: вроде бы и свободен, а никуда — шпики стерегут.

— Или телохранители? — буркнул Дед.

— Спокойно, — сказал командиру комиссар.

Дышалось все трудней: в воздухе стоял густой, кисло-винный запах гниющих в торфяной земле растений.

— Ну, детали потом, — встал разведчик. — Где у вас рация? Мне нужно срочно связаться с Центром.

— А может… — облизал налитые, как у женщины, губы розовощекий майор, — начнем все-таки с деталей?… — Он извлек из планшетки несколько тетрадных листочков, макнул перо в школьную чернильницу и с приветливой деловитостью, словно заполнял листок по учету кадров, осведомился: — Фамилия, имя, отчество?

— Что здесь происходит? — взорвался Ленц. — Объяснят мне в конце концов, что происходит?

В блиндаж ворвалось облако света, заиграло зелеными бликами на бревенчатых стенах, увешанных газетными вырезками с Большой земли. Из тамбура осторожно спустились по шатким ступенькам фельдшер и санитарка, бережно поставили на землю, устланную хвойными ветками, самодельные носилки.

— Только недолго, товарищи начальники, — недовольно потребовал фельдшер. — Слаба еще, крови много потеряла.

С носилок на Ленца пристально, не отрываясь, смотрела Шура. В глазах ее была боль.

— Ты?!… — его качнуло, спазма сжала горло. — Ты? — рванулся он к носилкам.

Он едва не разревелся, — это было как тогда, в Маньчжурии, десять лет назад, когда ему переслали фотографию, на которой сосредоточенно расправлялся с манной кашей незнакомый лобастенький малыш, его сын, и снимок расплывался из-за дурацких счастливых слез, — с ним редко, но случалось такое: ручьилось из глаз, неудержимо, как у бабы.

— Ты!…

— Идите, — быстро приказал майор фельдшеру и санитарке.

Те вышли, оглядываясь на всхлипывающего человека в немецкой форме.

— Отпустили? Бежала? — ловил разведчик ускользавшие Шурины пальцы. — Как вышло, что ты здесь, жива? Шуринька?

— Не ждали? — с трудом, дрожащим голосом выговорила она и отняла восковую руку.

Дед отодвинул Ленца.

— Дура… тряпка… — кусала губы девушка. — Хотела в глаза ему плюнуть… бесстыжие… И не могу…